Русский аркан
Шрифт:
– Понимаю. – Голос великой княжны был тверд. Отступить хотя бы на полшага, показать слабину? Никогда! Любезный брат Митенька тотчас воспользуется любой брешью в обороне.
– Боюсь, не до конца понимаешь. Со временем любовь превращается в привычку, а тоска по родной земле только усиливается. Ты не будешь счастлива.
– Я буду счастлива. А что во-вторых?
– Во-вторых? Ну, хотя бы стесненность в средствах. Твой Лопухин не богат. Ты же не получишь ничего, и это будет только справедливо. С какой стати давать тебе приданое?
– Значит, буду бесприданницей.
– Не надейся на блестящую жизнь. Вас не пригласят ни к одному европейскому двору. Вам придется вести жизнь частных лиц где-нибудь
– Пожалуйста, больше ни слова о Франце-Леопольде!
– Как скажешь. Я буду говорить о Лопухине. Известно ли тебе, что он уже был женат?
– Разумеется.
– Ходят слухи, будто он свел в могилу свою жену.
– Низкая клевета! Он не любил ее. Ему пришлось жениться по настоянию матери. Элен Салтыкова знала, что он ее не любит, и все же пошла замуж. Быть может, ее несчастие в любви помогло чахотке свести ее в могилу, я не знаю. Вот и подумай, Митя, какую участь ты мне готовишь, уговаривая выйти за Франца-Леопольда!
Великий князь усмехнулся:
– Сама же только что требовала: ни слова о нем. Ну ладно, молчу, молчу… А ты подумай. Ты очень хорошо подумай, но только недолго. Уже нет времени на долгие раздумья. Не люб этот жених – ну что ж, тебе подыщут другого. Но о Лопухине забудь! С ним ты будешь несчастлива, а я тебе брат и не допущу этого. Запомни.
– Я могу идти? – с сарказмом осведомилась Екатерина Константиновна.
– Можешь.
Сестра удалилась твердой походкой, с высоко поднятой головой. Не похоже было, чтобы она смирилась. Не попыталась оставить за собой последнее слово в споре – значит, что-то задумала. Дмитрий Константинович чертыхнулся про себя. Сегодня все шло как-то не так.
Он проводил за работой по восемнадцать часов в сутки и пока лишь нащупывал рычаги управления громадным Дальневосточным краем. Осторожно испытывал их на прочность. Смещал одних чиновников, назначал других. Вникал в застарелые головоломные проблемы, исподволь готовя перемены. Было трудно, иногда хотелось бросить все к черту, но в конце концов возвращалась уверенность: он справится. В конце концов, его готовили к этому с малолетства! И он не глупее других.
Но вчерашняя телеграмма от государя ахнула бомбой. Братец Мишенька пожелал снять с себя бремя государственных забот, вот как! Пап'a спрашивал мнение младшего сына. Пап'a был уже не тот, что раньше, – еще несколько лет назад он созвал бы Государственный Совет, выслушал мнения сановников и принял единоличное решение. И никто не посмел бы его оспорить!
Дмитрий Константинович был бы рад, если бы все поскорее кончилось – так или иначе. Стать со временем российским императором – великая честь, но совсем не великая радость. Радость сродни той, какую ощущает лошадь, впрягаемая в тяжеленный воз да еще в распутицу. Об ответственности и говорить нечего – и так всякому понятно.
Но вот беда: человеку почему-то свойственно карабкаться все выше и выше, примеряя свои силы ко все более сложным и масштабным делам. Зачем – непонятно. Не ради же пустого тщеславия!
Справится он или нет – вопрос так не стоял. Понадобится – придется справиться. Дмитрий Константинович верил в себя. Справляется же он с делами наместничества!
Тут, правда, много помогал морской министр адмирал Грейгорович, взявший на себя проблемы владивостокского порта и флота. Бывало, однако, что и тут приходилось вмешиваться. Только вчера суровый адмирал публично избил вора-подрядчика и отдал его под суд. Великий князь попенял адмиралу за рукоприкладство, а распоряжение отдать вора под суд оставил без изменений. Были и иные флотские вопросы, требующие внимания наместника.
А все-таки Грейгорович, намеревающийся задержаться во Владивостоке до торжеств по случаю открытия Транссибирской магистрали, был как нельзя кстати. До вчерашнего дня. После телеграммы – как с цепи сорвался. Вошел без доклада и часа два уговаривал: не следует-де противиться воле государя, которая хоть и не высказана пока, но непременно будет ожидаемой и однозначной. Взывал к ответственности перед Россией, обещал всяческую поддержку, сулил беды в случае отказа.
В общем – надоел.
Возражая, Дмитрий Константинович пустил в дело едва десятую часть имеющихся у него аргументов. Закон о престолонаследовании по завещанию существует, но слыханное ли дело, чтобы престол на Руси передавался младшему сыну? Один раз это случилось и кончилось бунтом – правда, почти бескровным, но все-таки бунтом. Поймет ли народ? Кого поминают с церковных амвонов сразу за государем, при «многолетии» царствующему дому? Брата Мишеньку. В один день этого не изменишь, нужна поддержка Церкви и нужно время. И самое главное: нужна уверенность в том, что брат Мишенька не пойдет на попятный. Вот этой-то уверенности у великого князя Дмитрия Константиновича не было совсем.
Скорее, наоборот. В решимость брата жениться на японке, перечеркнув свое право занять престол, Дмитрий Константинович верил. Не верилось в другое – в то, что камарилья, окружающая цесаревича в Петербурге и Гатчине, позволит ему это сделать. Наиболее развитое после безответственности качество братца – внушаемость. Его еще заставят зубами вцепиться в свои права! Дурак «прозреет» и вцепится!
Положим, после Манифеста о престолонаследовании у него будет гораздо меньше возможностей сделать это, но в том, что он выкинет еще не один глупейший фортель, – нет сомнений.
В том-то и дело. Внутри себя Дмитрий Константинович уже решился. Нельзя было выбрать спокойную жизнь, отказаться от престола, зная, на что способен братец Мишенька!
Никакого виду он, конечно же, не подал, но мысли-то куда денешь? Роясь тучами, они мешали вникать в дела.
А тут еще упрямая сестра с ее фантазиями! Хоть кол на голове теши, как говорят в таких случаях в народе. Ну какое значение может иметь любовь, если на кону стоит спокойствие государства?
Пытался объяснить ей это – устал, бросил попытки. Начал приказывать. Прикажешь ей, как же! Не та порода. От раздражения усиленно вникал в вопросы подготовки к торжествам. Ездил на железнодорожные пути смотреть место, где не хватало одного рельса, вымерял сам рельс, дабы убедиться, что он не длиннее и не короче, чем нужно, осматривал золоченый костыль и кувалду, коей оный костыль должен быть забит под оркестр и овации, спорил со строителем трибун, вникал в меню банкета – словом, занимался делом большого политического значения вместо реально насущных дел. И оттого злился еще больше.
Отправить упрямую Катеньку под конвоем в Петербург без недвусмысленного приказа государя не представлялось возможным. Да и при наличии такого приказа возникли бы трудности. Последнюю надежду образумить сестру давало, как ни странно, само прибытие «Победослава» во Владивосток, ожидавшееся не сегодня-завтра. Великий князь, влюбчивый в отрочестве, прекрасно знал по личному опыту, как благотворно действует разлука на неокрепшие чувства и такие же умы. Человек влюблен не в предмет своих мечтаний, а в свои представления о нем. Перед великой княжной предстанет не изящный кавалер, памятный ей по Царскому Селу, а огрубевший в походе и, главное, в пиратском плену человек средних лет с загорелым сверх меры лицом, глубокими морщинами, сединой в волосах… Возможно, и с выбитыми зубами. Тут-то и разлетятся на куски иллюзии. Вдребезги. Во всяком случае, должны. И где она, любовь? Ау! Ищи ветра в поле.