Русский боевик
Шрифт:
Быстрым шагом Амалия подошла к Некрасову — и даже не стала смотреть в глаза. Просто взяла его за локоть и повела куда-то в угол. Он послушно пошел с ней. Пушкин ее окликнул, но она отмахнулась.
— А вы-то в чем виноваты? — сказал Пушкин Людмиле. — Вы вообще не при чем. И я не при чем. Хотя, конечно же, при чем. Ну вот. Теперь и мне стыдно.
— Вам жаль, что отключили камеру? — насмешливо и зло спросила Людмила.
— Благородные поступки должны быть оправданными, — сказал Пушкин наставительно, вытирая пот со лба и со щек рукавом пиджака. — Это непреложный закон географии и этнографии. Ебаный в рот! Угораздило же его! Эй, Некрасов! Ты
Но Некрасов куда-то пропал. И Амалия тоже. Они не выходили из студии — открывающаяся дверь, за которой все следили — и оператор, и технари, и Людмила, и Пушкин — привлекла бы внимание. Спрятались под стол какой-нибудь, что ли?
— Некрасов!
Никто не отозвался.
Дверь распахнули пинком. Олег вошел в студию, чеканя шаг. И подошел к Людмиле.
— Хорошая была передача, интересная, — сказал он. — Подробности выясним со временем. — Он повернулся к Пушкину. Пушкин, труся, но стараясь не потерять лицо, посмотрел на него прямо. — Биохимия, значит, — сказал Олег.
— Занятия биохимией — не преступление, — парировал Пушкин.
Олег приблизился. Пушкин отступил. Олег еще приблизился, и Пушкин почувствовал бедром подлокотник кресла. И стал его обходить. В этот момент Олег без замаха ударил его в скулу, поймал за лацкан пиджака, и ударил еще раз. Пушкин рухнул на пол рядом с креслом.
— Некрасов, не прячься, — сказал Олег чуть повышенным голосом. — Не надо прятаться. Мы не в детском саду. Выходи, Некрасов. По-хорошему выходи.
Некрасов не отвечал. Людмила с ужасом смотрела, как Олег идет вдоль стены, заглядывает за аппаратуру и под столы, за ширмы, за софиты.
— Где же ты, Некрасов? — спросил он. — Где же? — Он повернулся к Людмиле. — Где он? Кладовых здесь нет.
— Не знаю, — ответила Людмила.
— Не знаешь?
— Нет.
— Но ведь он здесь был?
— Был.
— А теперь?
— А теперь нет.
— Ничего не понимаю. Некрасов, выходи!
Еще некоторое время Олег искал Некрасова. Потом посмотрел на часы.
— Пошли, — сказал он Людмиле. — Разберемся, что к чему. Никуда Некрасов не денется. Мосье Пушкин, в наказание за молчаливое содействие вам предоставляется добраться до гостиницы своим ходом. Дождик идет, но это не страшно, не растаете. Разве что похудеете слегка. А к мосту даже не думайте соваться. И вообще подальше от речки держитесь, а то, ежели вы в нее сиганете, при ваших габаритах, она выйдет из берегов и всех нас затопит.
Пушкин был не толстый, а просто полноватый, но возражать не стал.
Олег прошел к двери, открыл ее, и молча смотрел на Людмилу до тех пор, пока она не очнулась и не присоединилась к нему. Он подчеркнуто вежливо дал ей выйти первой.
Некоторое время Пушкин лежал неподвижно возле кресла, думая о разном — почему-то веселом. О женщинах, о хорошем вине, о том, как он шутил с коллегами по поводу… по многим поводам… В конце концов он почувствовал себя глупо и поднялся на ноги. В голове шумело — но только слегка. Он осторожно дотронулся пальцем до скулы и взвыл непроизвольно. Боль запульсировала — в скуле, в мозгу, в затылке, в шее. В глазах помутнело. Он схватился за ручку кресла одной рукой и присел на корточки. Через некоторое время в голове прояснилось. Он осторожно выпрямился и огляделся. Сказав неопределенно, «н-да…» он направился к выходу. И вышел. Через некоторое время за ним вышли технари и оператор, шепотом переговариваясь, хотя, конечно же, никто их не подслушивал. Прошло еще некоторое время.
— Можно идти, — сказала Амалия, поднимаясь с центрального дивана и глядя на Некрасова.
— Замечательный фокус, — прокомментировал Некрасов, тоже поднимаясь. — Он прошел в метре от меня. Простите, мне сейчас будет…
— Я отвернусь, — сказала Амалия спокойно.
Некрасов все же отошел за ширму. Некоторое время его рвало. Когда он вышел из-за ширмы, Амалия подала ему воду в пластмассовой прозрачной бутылке, произведенной из нефти. Он выпил все содержимое. Амалия протянула ему носовой платок, но у него оказался свой.
— Горе мое, горюшко, — сказала Амалия.
— А нельзя ли… — спросил Некрасов.
— Нет, нельзя.
— Почему?
— Закрытое помещение, прозрачный воздух — здесь. А там — дождь, ночь, открытое пространство. Мост через реку.
— Куда же нам теперь?
— Ну, я-то возвращаюсь в гостиницу в любом случае. Могу вас с собой прихватить.
— Мне…
— Я вас спрячу. Никто вас не найдет, даю слово.
Некоторое время Некрасов молчал, а затем сказал «Н-да…» — с той же интонацией, что до этого Пушкин.
— Пойдемте, — сказала Амалия. — Час целый под дождем идти. Пойдемте, пойдемте, нечего здесь больше делать. Цирк временно закрыт. И зря они на вас взъелись. Вряд ли кто-нибудь из смотревших понял, что к чему. И скорее всего вообще смотрели Москву. А то и Тампу — там дочь моя призы нынче завоевывает и интервью дает, надежда русского тенниса, дылда безмозглая.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. БУРЯ
Как истый джентльмен, Некрасов приложился плечом к двери и надавил сильно. Ветер, до того придерживавший дверь с другой стороны, поддался нажиму, но воспользовался образовавшейся щелью, чтобы швырнуть в Некрасова водой, как крестьянка, разозлившаяся на быка, тяжело размахнувшись корытом, окатывает его от рогов до копыт, крича, «Мудак бессовестный!» Проигнорировав предупреждение стихий, Некрасов отворил дверь. Следующий порыв ветра ударил сбоку, и Некрасов выпустил ручку. Дверь распахнулась, пружина треснула, как мушкеты расстрельной команды на рассвете, в третьем акте оперы итальянского композитора Джакомо Пуччини «Тоска», верхние петли вырвало с корнем. Покосившись, дверь заскрипела и заскрежетала, а затем, потеряв нижнюю петлю, сорвалась и отлетела метров на десять, упав в глубокую лужу нижним углом, крутанулась на месте, и повалилась плашмя.
— Для начинающего сойдет, — прокомментировала фокус Амалия.
Вдоль главной магистрали Белых Холмов горели фонари — каждый четвертый, примерно. Амалия, судорожно вздохнув, взяла Некрасова за локоть. Некрасову показалось, что она боится. Не может быть. Он поднял воротник пиджака, защищаясь, если не от дождя, то от ветра. Короткие сапожки Амалии заскользили по асфальту. Некрасов едва успел подхватить ее за талию, и едва не потерял равновесие сам.
— Вперед, — сказала Амалия сипло, прокашлялась, и добавила громко и чрезмерно бодро, — Avanti!
— Avanti, — согласился Некрасов, подумал, и добавил неуверенно, — … popolo…
И они стали продвигаться вперед. Пересекли площадь перед студией и углубились в улицу. Ветер завыл громче, заглушая звук шагов. По прохождении двух кварталов, дорогу им преградила лужа — от стены до стены.
— Нужно обойти! — крикнул Некрасов.
— А? — крикнула Амалия. — Чего?
Ветер загудел в басах, как виолончели и контрабасы в спальне у графини — на двух нотах.
— Обойдем! — проскандировал Некрасов.