Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции
Шрифт:
Никон за время борьбы с Соловками успел впасть в немилость и попасть в ссылку. Но своей жестокостью он сумел добиться не вселенской церкви в Московии, а всеохватной ненависти между людьми: одни признали реформы и остались в лоне церкви, другие не приняли и превратились не только во врагов церкви, но и врагов государства.
Никон за время борьбы с Соловками успел впасть в немилость и попасть в ссылку. Но своей жестокостью он сумел добиться не вселенской церкви в Московии, а всеохватной ненависти между людьми: одни признали реформы и остались в лоне церкви, другие не приняли и превратились не только во врагов церкви, но и врагов государства. И хотя власть показала, как будет бороться с раскольниками и искоренять
Годы 1670–1671. Война Степана Разина
На время Соловецкого бунта пришлось и другое, гораздо более широкое народное возмущение, которое изза масштаба принято называть крестьянской войной 1670–1671 годов. Честно говоря, крестьянской войной эта смута конца 17 века названа необоснованно. По сути, войну Степана Разина с ненавистной Москвой гораздо точнее называть восстанием казаков. После перехода Богдана Хмельницкого вместе с землями правобережной Малороссии в подданство московского царя, то есть после 1654 года, «казачий вопрос» стал одним из самых актуальных. Новообретенные подданные ожидали от Москвы исполнения надежд – то есть свободной и достойной жизни в православном государстве, а получили взамен – попытки закрепощения и полное неуважение к тому, что делало казака казаком, – то есть к свободе казачьего выбора, как и кому служить. Днепровские казаки с молоком матери впитывали идеалы казачьей вольницы. Жители Московского царства, донские казаки, переняли идеалы свободы у Запорожской Сечи еще задолго до 1654 года.
Каково проявление казачьих идеалов на фоне государственных идеалов Московии, общество узнало во время Смуты 1598–1618 годов. И отлично это казачье «вольнодумие» запомнило: казаки, будь они днепровскими или донскими, согласию предпочитали бунт, а смирению – насилие. Выпустить казаков из твердой руки означало одно – открыть дорогу красному петуху, разбою и душегубству. Главным стимулом казачьих движений было – найти хорошую добычу, отвоевать ее и поделить между собой. Если легкой добычей был крымский хан – казаки ополчались против хана, если богатый помещик-угнетатель – против помещика, а в 1670 году оказалось, что главный враг вольных казаков донского происхождения – московский царь, вот и выступили эти воины против московского царя. Но – обо всем по порядку.
Дон – это не Днепр, не Сечь. Запорожские казаки вошли в Московское государство на особых правах, и на первых порах эти права, хоть и частично, Москвой уважались. К отечественным казакам, донским, отношение в Москве было другое. Они считались казаками «второго сорта», поскольку Дон был московской окраиной, куда бежали все, кто не желал жить по московским законам, – крестьяне, которых пытались намертво привязать к обработке сельхозугодий, холопы, то есть фактически рабы, даже черный городской люд в поисках лучшей доли. В 17 веке, когда процесс закрепощения в Московии пошел полным ходом, на Дон стекались толпы искателей счастья. Конечно, все они были люди нищие и жили, разумеется, разбоем.
На том же Дону давно существовало и вполне обеспеченное казачество, которое поддерживалось Москвой из-за необходимости оборонять южные рубежи, их называли реестровым казачеством, и в его задачу входило несение военной службы московским царям. Этим счастливчикам выплачивалось государственное жалованье.
На Дону давно существовало и вполне обеспеченное казачество, которое поддерживалось Москвой из-за необходимости оборонять южные рубежи, в его задачу входило несение военной службы московским царям. Этим счастливчикам выплачивалось государственное жалованье. Но список реестровых казаков был ограниченным, толпы голодранцев в него не включались.
Но список реестровых казаков был ограниченным, толпы голодранцев в него не включались. Голодранцы тоже жаждали получать жалованье, а у Москвы нанимать их на государственную службу никакого резона не было, Москва больше хотела бы вернуть их на прежнее место жительства и в утвержденное законом крепостное ярмо.
Кроме Дона, казаки жили также на реках Тереке и Яике (Урале) – казаки терские и яицкие. Потомственное казачество смотрело на этих беглецов с пренебрежением, никакой братской любви и понимания там и в помине не было. Но их использовали – снабжали кормом и амуницией и отправляли в разбойные походы, а за это бесправные «воровские» казаки отдавали большую часть добычи. И на Дону вызревал государственный нарыв, который рано или поздно должен был прорваться. Он и прорвался – благодаря стечению обстоятельств и харизматичному лидеру из вполне зажиточной реестровой казачьей семьи.
В 1665 году в казачьем войске вспыхнул бунт: реестровый атаман Иван Разин, старший брат Степана и Фрола, отказался исполнить приказ московского военачальника Долгорукова и вместо похода на крымского хана отправился домой, на Дон. За это его обвинили в измене и казнили. Степан, к тому времени уже авторитетный атаман, предводитель нескольких удачных походов на того же хана, обиды не стерпел. Он тоже «возмутился» и собрал вокруг себя удалую ватагу из отказавшихся подчиняться московским приказам казаков.
В 1667 году Степан Тимофеевич начал так называемый «поход за зипунами»: его войско примерно в 2000 человек отправилось за добычей на Волгу. Спустившись к низовьям, казаки полностью блокировали торговый путь из Москвы в Персию. Причем все суда, которые шли по Волге, эта казачья армия считала собственной добычей – они ограбили хлебный караван, плывший из Астрахани, а следом за ним – патриарший караван, порадовавший отличной добычей, и караван с узниками, которых везли в астраханскую ссылку. Пленников Разин освободил и предложил им влиться в коллектив. Те – влились. Стрелецких командиров, этапировавших заключенных, вздернули.
В Москве грабежи на Волге вызвали возмущение – на атамана бросили войско. Результат был плачевный: не удалось ни взять атамана, ни разбить мятежников. Более того, на сторону Стеньки перешло три стрелецких струга.
В Москве грабежи на Волге вызвали возмущение – на атамана бросили войско. Результат был плачевный: не удалось ни взять атамана, ни разбить мятежников. Более того, на сторону Стеньки перешло три стрелецких струга. Летом1667 года Разин вошел в Яицкий городок, взбунтовал стрельцов, повесил начальников, но, когда стрельцы эти решили тоже присоединиться к его войску, их не принял, а велел рубить головы и топить. К осени все нижнее течение Волги было под его контролем, а в сентябре он явился в Астрахань, потом вернулся на Яик, где перезимовал, весной 1668 года снова пошел вниз к Астрахани и затем в Каспийское море. В Москве перевели дыхание: грабежи на Волге прекратились.
Более года о нем ничего не было слышно, все это время атаман занимался морским разбоем и нападал на владения персидского шаха, и так удачно, что шах даже начал переговоры, желая откупиться от разбойников. А сам стал собирать против Разина свое войско. Но Степан вдруг объявил ему, что желает передаться со своими людьми в персидское подданство. Шах поверил. Вместо передачи в подданство Степан начал грабежи, взял город Фрабат, заложил рядом свой деревянный городок и остался там зимовать.
Тем временем в Исфаган были отправлены московские послы, которые объявили, что Разин – бунтовщик и мятежник. Шах захватил часть казаков и заковал их в цепи, на это остальная часть войска ответила новыми нападениями. Шах стал готовить флот для поимки Стеньки. Весной 1669 года состоялся бой вблизи Баку у Свиного острова. Персы надеялись взять Степана Тимофеевича, связав собственные корабли надежными цепями. В должный момент цепи должны были сработать примерно так, как «лежачий полицейский» против нарушителей правил ГИБДД. Ох, не нужно было персам использовать эту цепь! Грамотно построив свои струги, Разин разгромил персидский флот, а точнее – потопил, и все благодаря персидскому ноу-хау, той самой цепи!