Русский частокол
Шрифт:
– У меня на охоте у прежнего лука верхний рог обломило, видать, сильно тетиву натянул, вот и искал заготовку для нового.
Отец с недоверием посмотрел на сына:
– Нашел?
– Не-а. На опушке можжевельника нет, а вглубь зайти не успел, началась гроза, мыслил, прибьет еще молния. Разгневался бог Перун не на шутку.
– И где, в каком месте ты был?
– Да недалече от векового дуба, в который молния попала, под кустом. Вот видишь, промок весь.
– У дуба? Ты видел, как он загорелся?
– Видел, – кивнул Вавула, – тока до того молния сожгла сосенку, подожгла бревно, что мужики там оставили. Бревно дождь погасил, сосенка же сгорела. А потом молния уже в дуб ударила. Но загорелся он не сразу, поначалу расщепило его, и тока потом огонь по древу от средины, где расщеп, к кроне пошел. И что дивно, отец, как загорелся дуб, так гроза тут же и прекратилась. Чрез время малое уже солнце светило. Ну я обходами домой.
– Пошто обходами?
– Дабы высохнуть немного под солнцем-то.
Старейшина хмыкнул:
– Хм, вроде не врешь.
Вавула воскликнул:
– А чего мне врать-то? Не дитя уже, не отрок, считай мужик, осталось домой жену привести, да свой дом поднять. Уже двадцать один год.
– Слыхал я, Вавула, ты на дочь старейшины рода Кобяка в Вабеже, Ведану, глаз положил?
– А чего? Девка хорошая, статная, красивая, здоровая. И из семьи равной.
– Откель у тебя мысли такие – равной? Али не ведаешь, что старейшину на вече избирают?
– И все одно, главенствует в роду старейшина. Вот и Ведана – дочь старейшины.
– А как же Голуба, дочь гончара Лихаря Рубана? Мы ж с ними о твоей свадьбе договорились. И он согласился, и Голуба.
Вавула понимал, что пойти против воли отца открыто и ныне вызовет только гнев у родителя да упорство, которое уже не сломить, посему схитрил:
– Ну вы ж пока тока договорились. До сватовства дело-то не дошло?
– Умыкнешь ее завтра, и сделано, почитай, дело. Остальное пойдет само собой.
– Ладно, треба умыкнуть невесту, умыкну. А где землю мне община выделит под дом?
– Община и решит, земли свободной на селе много.
– Добре, отец, пойду переоденусь, а то хворь подхвачу и вместо праздника на лаве огненным валяться буду.
– Ступай и – гляди у меня!
– Отец, это ты сыну, которому двадцать один год?
– Для меня ты до смерти дитем будешь.
Вавула зашел в дом, переоделся. Внутри дом состоял из теплого помещения – комнаты с одним-единственным окном, больше для проветривания, потому как топился зимой по-черному. Подстава, что могла служить столом и малой лавкой, лавы рядом, вдоль стены низкие лавы, лежанка, на стенах шкура медведя, других зверей, убитых на охоте. Вторая медвежья шкура на дощатом полу. Такие стали недавно делать. В простом жилище – полуземлянке пол был земляной. У входа отдельная каморка, рядом печь-очаг глиняная. К дому-срубу пристроили две пристройки – клети, там кладовые, комнатенки. Крыша утепленная, покрыта соломенными вязанками.
Мать выставила на стол уху, кашу, кувшин с квасом, половину каравая.
Потрапезничав, Вавула завалился на свою лежанку, что ближе к печи, потянулся:
– Хорошо!
Мать собрала утварь, смахнула со стола крошки и вышла. Ей еще надо было воды из родника натаскать. Все хозяйство в общине по традиции вели женщины. Мужики – добытчики, они работали на земле, охотились, рыбачили. Кто-то занимался ремеслом, больше бортничеством, резьбой по дереву, кладкой печей, отец Голубы – тот гончарил. У всех было дело. Без него не проживешь.
Вавула задремал. От дремы оторвал его отец:
– Не захворал?
– Не-е.
– Тогда не рано ли завалился спать?
– А чего делать-то?
– Не ведаешь? Жених тоже. А верши проверить? С бреднем по реке пройти?
– Так не голодный же год.
– То только Велесу вестимо. Подымайся и выходи на берег, да переоденься.
– Ладно, иду!
Вскоре сын с отцом (Заруба Дедил, не глядя на старейшинство в общине, работал, как все) на лодке-однодревке, выдолбленной из куска целого дерева, отошли от берега. Вавула, правивший веслом, пустил лодку по течению. Верши ставили ниже, где помельче на изгибе реки у омутов да прибрежных ив. Рыбы там водилось много: и жерех, и подлещик, и плотва, и язь, и сазан.
Вернувшись, оставили улов, взяли бредень. Пошли вдоль берега вверх по течению до обрывов. Тут взяли крупного леща, щуку и стерлядь. Вытащив бредень на берег, мелочь бросили обратно в воду, крупную в корзинах поставили в однодревку. С уловом пришли к нижнему затону напротив села. Туда же сходились и другие рыбаки. Места для рыбалки хватало всем.
Дедил рыбачил поблизости, кто-то дальше, за омутом и обрывами. Опять-таки одни проверяли снасти, покуда солнце не ушло к горизонту, другие позже, третьи в сумерках, дабы не мешать друг другу.
С уловом вошли на подворье. Жена старейшины принялась чистить рыбу, что пойдет на уху да жарево-парево, отобрала часть улова для соления и копчения – заготовки на зиму.
К Дедилу пришел старец Светозар, весь заросший, в одеже, отличной от других. Он был в общине волхвом, или жрецом, или, как его еще называли, – кудесником. Именно он творил все обряды и смотрел за святым местом сельчан, за капищем. Его почитали на селе, без него не бывало ни одного праздника, ни одной свадьбы, ни одного погребения. Только он был способен общаться с богами.
Старейшина встретил волхва, усадил на лавку пред домом, внутрь тот пойти не захотел. Жена принесла квасу. Светозар отказался, попросил воды. Ольга принесла чашу с родниковой водой.
Дедил молчал, первым должен был говорить старец.
Тот сковырнул кусок грязи с рубахи, выдохнул:
– Нет боле дуба векового.
Старейшина насторожился:
– И чего теперь? Беды ждать?
– Беда, Заруба, приходит, когда ее не ждешь. О том же допытывались и сельчане, молвил, коли капище не пострадало, знать, обойдется. Тебе скажу: не обойдется.