Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа
Шрифт:
Так я шел еще часа полтора, потом лес начал редеть, а дождик прекратился: небо очистилось от облаков, выглянуло солнце, и даже природа, казалось, повеселела. Ну а у меня на душе было пасмурно — слишком туманной была моя дальнейшая перспектива. Вскоре я вышел на опушку, и передо мной открылась широкая панорама: впереди расстилался, шириной не менее полукилометра, скошенный луг, а за ним проходила узкая шоссейная дорога. Правее, на холме в трех-четырех километрах, виднелась небольшая деревенька (Сосновка, как определил я по карте). Отсюда до узловой железнодорожной станции было рукой подать, я даже различал отдаленные гудки паровозов, доносимые порывами ветра. По-прежнему на своем пути я не встретил ни одной живой души, но это было в лесу, а сейчас вдалеке, на шоссе, виднелись одинокие пешеходы, изредка проносились автомашины — надо было снова возвращаться в лоно цивилизации. Хотя, если честно, в глухом лесу мне было гораздо спокойнее! Но сколько времени можно отсиживаться в смоленских лесах и болотах, да еще в преддверии суровой русской зимы? Короче, как ни крути — надо было как-то вливаться в эту враждебную мне действительность, причем сделать это незаметно и раствориться в ней без следа, чтоб никакой ниточки или зацепки для чекистов из «Смерша»! Шоссейная дорога вела прямо на железнодорожную станцию, но просто так выйти из леса и направиться
Наконец, примерно в двух километрах ниже (я находился на лесистом холме), передо мной открылась картина большого железнодорожного узла. Я достал из вещмешка небольшой, но сильный цейсовский бинокль и, стоя за деревом, все прекрасно рассмотрел. Кстати, время на моих часах было уже почти вечернее, около четырех — значит, скоро начнет темнеть. Станция выглядела именно так, как я себе и представлял: железнодорожные пути в несколько рядов, забитые составами, кирпичное здание небольшого вокзальчика, бесчисленные пакгаузы, какие-то склады-сараи и тут же, почти сразу, деревянные домишки местных жителей — за вокзалом начиналась главная улица райцентра. Между крайними путями и опушкой леса широкой полосой лежали уже убранные картофельные поля. Людей на путях вокруг эшелонов, а также около станции и на близлежащих улицах райцентра было много — в основном военных. Мой план был прост: поздно вечером, в темноте, пересечь поля и выйти на железнодорожные пути в районе вокзала, где и раствориться среди снующих, куда-то спешащих и суетившихся, как на любой крупной железнодорожной станции, людей. Главное, на подходе к путям не напороться бы на многочисленные военные патрули, которые, я знал, в темное время суток усиливаются и несут службу особенно рьяно. Я должен был абсолютно незаметно затеряться среди скопления военных на станции. Ничем не выделяться, быть «как все» — это азы моей профессии, которые я сам недавно преподавал курсантам в разведшколе.
Ожидая темноты, я присел на пенек и подкрепился банкой все той же тушенки с галетами, потом позволил себе немного расслабиться, отдохнуть. Выпил для бодрости два-три глотка спирта и невольно задумался, вспомнил Москву и маму — как она там? В январе сорок второго, когда я — старший сержант Красной Армии, перешел на сторону немцев, то сделал это незаметно: просто исчез «по-тихому» из расположения воинской части, как в воду канул. Потом узнал, что меня долго искали и в конце концов послали матери стандартное извещение: «Пропал без вести». Чего я и добивался, потому как, при другом раскладе, мать пострадала бы за сына — изменника Родины. Я себя изменником не считал, потому что Родины у меня не было: было место, где я родился и жил и которое мой дядя презрительно называл «совдепия». Кстати, большевики в тридцать седьмом его расстреляли — как и отца в двадцатом. Мама, как почти все «бывшие», до конца дней своих напуганная новым режимом, — даже говорить начинала полушепотом, вспоминая ту, другую Россию. Пасха, Рождество Христово, Масленица, сочельник, куличи и крашеные яйца, огромная нарядная елка под Новый год — все это звучало для меня словно сказка из «Тысячи и одной ночи»… А наяву рушились церкви, взрывались храмы, шло надругательство над православной верой и аресты, а потом расстрелы ни в чем не повинных людей. Как человек глубоко верующий мама приобщила к вере и меня — насколько это было возможно в советских условиях. Думаю, что убиенные отец и дядя, поруганная вера, страдания матери — вот те кирпичики, из которых выросла моя ненависть к сталинскому коммунистическому режиму.
Конечно, Христос нас учит: «Возлюби врага своего!» Очевидно, я оказался плохим христианином, не смог возлюбить своих врагов, коими считал большевиков-комиссаров, — ушел к немцам и хотел воевать за новую Россию, без коммунистов. Но в немцах разочаровался очень скоро, потому как понял: плевать им на Россию! Им эта страна вообще не нужна как государство. Германия, немцы — превыше всего! Остальные — рабы и недочеловеки, вот и вся их философия. Но шаг был сделан, Рубикон я перешел, и теперь мне ничего не оставалось, как служить новым хозяевам. Потом как-то втянулся, привык, если можно так выразиться. Дальше — больше: как это ни покажется странным, риск и чувство опасности, балансирование на грани жизни и смерти, адреналин в крови и натянутые до предела нервы — все эти переживания, словно наркотик, стали мне даже необходимы, пусть это покажется диким! Я начал ощущать себя почти сверхчеловеком: мои сообщения и разведданные решали судьбы целых дивизий и корпусов, десятков тысяч людей! Вот сейчас я, вроде бы неприметный офицер, каких тысячи, — на самом деле тот человек, за которым ведет охоту целая Система: «Смерш», НКВД, госбезопасность. Вся сталинская гигантская система спецслужб на одной стороне, а на другой я — вот он, попробуйте, возьмите! Тут, конечно, было от чего закружиться голове, хотя я понимал: это все глупо и даже отдавало сумасшествием. А может быть, я по правде втихую сходил с ума?
Еще одно обстоятельство немало озадачивало: у меня появилось какое-то злорадное чувство по отношению к своим теперешним хозяевам — немцам. Я продолжал ненавидеть советский сталинский режим, а все равно злорадствовал, слушая сообщения с фронтов: вот вам, арийцы-сверхчеловеки, получите-ка от недочеловеков, коими вы считали русских! Что это было? Ведь если немцам конец, то и мне несдобровать — это я хорошо понимал. Но в последнее время начал задумываться: а может, послать весь этот абвер вместе с 6-м управлением куда подальше? Нет, не сдаваться советским — мне это не с руки, не простят, а просто уйти ото всех, от «тех» и «этих», лечь на дно, затаиться. Выправить себе новые документы и зажить новой жизнью — конспиративного опыта для такого крутого виража у меня, надеюсь, хватит…
Черт знает что! Я встряхнулся и отогнал от себя все эти пустые, глупые и опасные в данной ситуации мысли. Сейчас я агент абвера на задании в советском тылу, если схватят — расстрел! Я посмотрел на часы: начало восьмого, уже темно — еще немного подожду, и надо действовать, выходить из леса на станцию.
ОПЕРАТИВНАЯ
Ориентировка по розыску
(В дополнение к «Ориентировке по розыску» №… от 06.10.44)
…Немецкий агент-парашютист, захваченный ночью 06.10.44 в результате боестолкновения с вражеским десантом в 228 км к западу от Смоленска, пришел в сознание поздно вечером того же дня и начал давать показания. Согласно описаниям скрывшегося с места десантирования абверовского агента — его приметы:
на вид 25–30 лет;
рост и телосложение средние;
внешность славянская, волосы русые, глаза карие, нос прямой, с небольшой горбинкой. Говорит по-русски вполне правильно, без какого-либо акцента. На момент десантирования был одет в форменное обмундирование (полевое) военнослужащего Красной Армии: армейский маскхалат, телогрейку, брюки-галифе, сапоги, пилотку (воинское звание неизвестно). Обращаем особое внимание: является старшим уничтоженной абвергруппы!
ГЛАВА 6
Испытательный полигон ракет класса «ФАУ»
6 октября 1944 года.
Балтийское море — остров Узедом.
Еще несколько часов назад штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени находился в Берлине, на совещании в Главном управлении имперской безопасности, а сейчас он оказался почти за две сотни километров от столицы Третьего рейха — на небольшом островке в Балтийском море, недалеко от побережья Германии. Столь неожиданные перемещения майора Скорцени в пространстве всегда были подчинены жесткой логике и целесообразности войны: этого требовали поставленные перед разведчиком задачи. Вот и сейчас он прибыл в этот забытый богом глухой уголок для решения конкретных вопросов по подготовке операции «Прыжок тигра».
Крохотный остров, куда прибыл Скорцени, назывался Узедом — на нем располагалось небольшое селение Пенемюнде, еще несколько лет назад мало кому известное. Сейчас это название знали в Германии все, кто имел отношение и был допущен к сверхсекретному проекту создания немецких ракет класса «ФАУ». Название это появилось от первой буквы немецкого слова «Фергельтунг» (Vergeltung) — «Возмездие», которой обозначали, с добавлением порядковых номеров, ракеты различных типов. Впервые Скорцени побывал здесь весной сорок четвертого года, получив разрешение высшего руководства рейха ознакомиться с ракетным полигоном и изучить одну из модификаций — крылатую ракету «ФАУ-1» (V-1). Этот секретный научно-исследовательский и производственный комплекс был создан незадолго до начала Второй мировой войны: на большой глубине построены огромные бетонные казематы, возведены наземные сооружения, обнесенные несколькими рядами колючей проволоки. На остров привлекли лучших немецких ученых и специалистов, завезли и установили самое современное оборудование — вскоре здесь закипела работа по разработке, созданию и испытанию новейшего ракетного оружия. Руководил ракетной программой гитлеровской Германии молодой (он родился в 1912 году) и очень талантливый конструктор Вернер фон Браун, который официально являлся техническим директором-руководителем Германского военно-исследовательского центра в Пенемюнде. Кстати, одним из его заместителей был доктор Дорнбергер — с 1943 года он занимал пост военного коменданта острова, имея воинское звание «генерал-майор». Именно Вальтер Дорнбергер в первых числах августа в кабинете Кальтенбруннера посвятил Скорцени в детали технического устройства новейшего ракетного оружия, призванного сыграть решающую роль в операции по уничтожению советского лидера.
…Что касается первого приезда Скорцени в Пенемюнде весной сорок четвертого для изучения возможностей «ФАУ-1», то его визит был продиктован следующими обстоятельствами: по своей конструкции эта крылатая ракета фактически представляла собой неуправляемый реактивный самолет-снаряд. При общем весе чуть более двух тонн она была способна преодолеть расстояние до четырехсот километров: с июня 1944 года «ФАУ-1» начали применять для бомбардировок Лондона. При этом положение управляющих рулей на ракетах устанавливалось непосредственно перед пуском, и изменение курса в процессе полета не предусматривалось, что влекло за собой неудовлетворительную точность наведения. В результате вероятное отклонение от намеченной цели составляло до десятка километров, и разброс получался недопустимо велик — даже при обстреле такой гигантской цели, как английская столица. Скорцени с группой инженеров ракетного полигона попытался, снабдив ракету кабиной для пилота, сделать ее управляемой и, таким образом, резко увеличить точность наведения. У штурмбаннфюрера были далекоидущие планы использования подобных управляемых «ФАУ» для диверсионных целей…
На первый взгляд создавалось впечатление, что пилотирующие их летчики будут обречены — наподобие японских смертников-камикадзе. Но против этого резко выступил Скорцени: он считал, что солдат гораздо лучше выполнит любое порученное ему задание, если у него остается хоть малейший шанс выжить.
Было принято решение предусмотреть отстрел фонаря кабины, в которой пилот располагался лежа, с последующим его катапультированием — разумеется, после выведения самолета-снаряда на окончательную траекторию поражения цели. Далее, приземлившись на парашюте, пилот должен был действовать по обстановке, уже на свой страх и риск. В рекордные сроки изготовили несколько опытных образцов управляемых крылатых ракет: инженерно-технические специалисты полигона трудились по двенадцать-пятнадцать часов в сутки, без выходных и отпусков. Уже через три недели, в конце мая, провели первые испытательные пуски, которые осуществлялись с воздуха: ракету с пилотом на борту подвешивали под корпус двухмоторного бомбардировщика «Хенкель-111» (He.111). Тяжелый самолет поднимался на высоту до тысячи метров, после чего «ФАУ» отделялась от носителя и совершала на огромной скорости самостоятельный полет по кругу. Посадка управляемого реактивного снаряда производилась на полосу с гравийным покрытием, на специально сконструированную широкую металлическую посадочную лыжу под фюзеляжем. В процессе испытаний сразу же возникли многочисленные проблемы — сначала психологического свойства: пилоты были просто не готовы к таким огромным по тем временам скоростям в шестьсот и более километров в час, которые развивали в полете самолеты-снаряды. Отсюда случались многочисленные аварии при посадке, а также трудности управления в воздухе. К этой проблеме, связанной с «человеческим фактором», добавились многочисленные непредвиденные технические сложности. Крылатые ракеты имели относительно небольшую дальность полета, поэтому практически сразу было принято конструктивное решение: доставлять их ближе к цели при помощи самолетов-носителей (например, мощного бомбардировщика «Хенкель»). Однако на этом этапе разработок выявились такие технические препятствия, своего рода «подводные камни», которые поставили под вопрос саму возможность осуществления данного проекта, — одна неудача следовала за другой!