Русский Дом
Шрифт:
Но из этого ничего не вышло. Никакой развязки не последовало. Вербовщик пообедал с Барли в «Атенеуме» и поставил на его досье штамп «Бесперспективен», потрудившись собственноручно приписать «абсолютно».
Однако этот забавный эпизод более чем двадцатилетней давности косвенно воздействовал на их отношение к нему, так же как и чудаковатые левые пристрастия Солсбери Блейра, его покойного отца, поставившие было их в тупик. Барли в их глазах перестал быть посторонним. То есть не в глазах Неда – тот был скроен из более крепкого материала; но у остальных – Брока и представителей младшего поколения – возникло ощущение, что Барли в какой-то степени уже принадлежит им, пусть даже как неудачник, не допущенный к тайнам их мастерства,
Новым разочарованием явилась омерзительная машина Барли, которую полиция обнаружила в Лэксем-Гарденс, где стоянка вообще запрещена; левое крыло помято, регистрация просрочена, а в бардачке – полупустая бутылка шотландского виски и пачка любовных писем (почерк Барли). Обитатели соседних домов жаловались по поводу этой машины уже не одну неделю.
– Отбуксировать ее, отправить на свалку, оштрафовать владельца или просто сдать на лом? – любезно спросил Неда по телефону старший инспектор дорожного движения.
– Забудьте про нее, – устало сказал Нед. Тем не менее они с Броком поспешили туда в тщетной надежде напасть на след. Выяснилось, что любовные письма адресованы даме, проживающей в Лэксем-Гарденс, но она их ему вернула. Трагическим голосом она заверила их, что уж ей-то меньше всего известно, где сейчас находится Барли.
И только в следующий четверг, терпеливо просматривая банковские документы Барли, Нед обнаружил распоряжение о переводе раз в квартал ста с чем-то фунтов на счет лиссабонской компании, занимающейся недвижимостью, – «Реал Кто-то Лимитада». Неверящими глазами он уставился на эту запись. И долго не отводил их. Потом произнес очень грубое слово, хотя обычно их избегал. Затем торопливо позвонил в транспортный отдел и распорядился проверить списки пассажиров, улетавших за последнее время из Гатуика и Хитроу. Когда оттуда позвонили с нужным ответом, Нед снова выругался. Они вышли на финишную прямую. Бесконечные дни телефонных звонков, расспросы и стучание в двери, всяческие отклонения от правил, списки для наблюдения, запросы в дружественные разведслужбы в добрую половину всех столиц мира, посрамление собственного хваленого архива Службы в глазах американцев. Никто из опрашиваемых и никакие розыски не обнаружили один критически важный, необходимый и дурацкий факт, который им требовался: десять лет назад Барли Блейр, получив в наследство нежданную пару тысяч от дальней родственницы, взял да и купил себе в Лиссабоне убогое пристанище, где время от времени отдыхал от бремени своей многогранной души. С тем же успехом это мог быть и Корнуолл, и Прованс, и Тимбукту. Но волей судеб он попал в Лиссабон, в домик у моря, возле запущенного парка, в такой близости от рыбного рынка, которая отпугнула бы людей с более разборчивым обонянием.
Узнав все это, Русский Дом настороженно притих, а худое лицо Брока посерело от ярости.
– Кто там у нас в Лиссабоне? – спросил его Нед, вновь безмятежный, как летний ветерок.
Потом он позвонил старику Палфри (он же Гарри) и велел быть на подхвате, что, как сказала бы Ханна, совершенно точно определяло мое положение.
Мерридью нашел Барли в баре. Пристроившись на высоком табурете, тот распространялся о человеческой натуре перед пьяным в стельку майором артиллерии по фамилии Грейвс, прижившимся в Португалии. Майор Артур Уинслоу Грейвс был затем внесен в список открытых контактов Барли – единственное его соприкосновение с Историей, о чем он так и не узнал. Длинная гибкая спина Барли была изогнута в сторону от распахну – той двери, которая вела во двор, поэтому Мерридью, жирненький мальчик лет тридцати, получил столь необходимую ему возможность перевести дух перед тем, как сделать бросок. Он охотился за Барли полдня, всюду чуть опаздывая и после каждой неудачи приходя все в большее бешенство.
Он побывал дома у Барли, совсем рядом, где англичанка – судя по выговору, из простолюдинок – послала его через щель почтового ящика куда подальше.
Побывал в английской библиотеке, где библиотекарша сказала, что Барли провел дневные часы, перелистывая книги, под чем, видимо, она подразумевала сильную степень алкогольного опьянения, хотя в ответ на прямой вопрос с негодованием это отрицала.
Побывал также и в отвратительной псевдотюдоровской таверне в Эсториле, где под сенью пластмассовых мушкетов Барли с друзьями подкрепились горячительными напитками и с шумом и гамом отчалили за полчаса до появления Мерридью.
Этот отель, предпочитавший скромно именоваться pensano, в прошлом женский монастырь, пользовался большой популярностью у англичан. Чтобы попасть туда, Мерридью пришлось взбираться по лестнице, сложенной из грубого камня и увитой диким виноградом, а когда он наконец взобрался и осторожно заглянул в бар, тотчас ринулся вниз и велел Броку сбегать – «да-да, в буквальном смысле слова» – в кафе на углу и позвонить Неду. Потом он снова поднялся по ступенькам, почему и пыхтел и более, чем обычно, чувствовал, что им помыкают. Запахи прохладного песчаника и свежемолотого кофе смешивались с ароматом ночных цветов. Но запахи эти не существовали для Мерридью. Он глотал воздух ртом. Всхлипы дальних трамваев и пароходные гудки были единственным аккомпанементом монолога Барли. Впрочем, Мерридью их не слышал.
– Слепые дети не способны жевать, мой милый, неотразимый Грейви, – терпеливо втолковывал Барли, уткнув указательный палец майору в пупок, а локтем опираясь о стойку бара, где стояла шахматная доска с еще не оконченной партией. – Научный факт, Грейви. Слепых детей учат кусать. Вот смотри. Закрой глаза.
Нежно зажав голову майора в ладонях, Барли наклонил ее к себе, раздвинув податливые челюсти, и быстро сунул в рот пару орешков кешью.
– Умница! Раскусывай по команде. Побереги язык. Раскуси! Еще разок!
Решив, что момент подходящий, Мерридью нацепил приятельскую улыбку и отважился войти в бар, но был тотчас ошарашен видом двух деревянных мулаток ростом примерно с него самого, которые в придворных одеждах стояли слева и справа от двери. Цвет волос – каштановый, цвет глаз – зеленый, перечислял он про себя приметы Барли, точно стати лошади. Рост – метр восемьдесят, бреется, речь гладкая, худощав, одевается оригинально. Оригинально, как бы не так! – подумал пузатенький Мерридью, все еще отдуваясь и рассматривая полотняную куртку Барли, серые спортивные брюки и сандалии. А как еще, по мнению лондонских идиотов, ему следовало одеться в жаркую лиссабонскую ночь? В норковое манто?
– Э-э… простите, – сказал Мерридью приятным голосом. – Я ищу одного человека. Не могли бы вы мне помочь?
– Из чего следует, дорогая моя старая задница, – подвел итог Барли, бережно возвращая майора в исходное положение, – что, хотя большой колдун на небе и сотворил нас из мяса, как утверждается в знаменитой песенке, есть людей все-таки нехорошо.
– Прошу прощения еще раз, но, если не ошибаюсь, вы мистер Бартоломью Скотт Блейр, – сказал Мерридью. – Да?
Не отпуская лацкан майора, дабы предотвратить военную катастрофу, Барли осторожно повернулся вместе с табуретом на сто восемьдесят градусов и оглядел Мерридью снизу вверх, от ботинок до улыбки.
– Видите ли, я из посольства, моя фамилия Мерридью. Я второй секретарь по вопросам торговли. Приношу свои извинения. Но мы получили для вас весьма срочную телеграмму. Мы полагаем, что вам надо бы заскочить и прочитать ее сейчас же. Вы не против?
Затем Мерридью неблагоразумно позволил себе жест, присущий пухленьким чиновникам: он взмахнул рукой, сложил ладонь лодочкой и старательно погладил себя по макушке, словно проверяя, на своем ли месте волосы и голова. Но этот энергичный жест толстячка в комнате с низким потолком пробудил в Барли опасения, которые в иной ситуации, может, не возникли бы, и он неприятно протрезвел.