Русский флибустьер

Жариков Владимир Михайлович

– Оглашенная! – погрозив вслед кулаком, крикнула баба.

Девка вбежала на двор воеводы Авдеева и выпалила:

– Едут! Едут! До мельницы уж доехали!

Через четверть часа показался и поезд. Впереди верховые стрельцы, не меньше дюжины, за ними возок, четверней запряженный, позади еще два возка. И четверо верховых замыкали процессию. На двор заехали. Из переднего возка вышел царь. Ни с кем его не спутаешь – высокий, худой, в платье немецкого покроя, гладко выбритый.

Всё семейство Авдеева стояло перед крыльцом – жена Марфа Тимофеевна,

старший сын Петруша, две его сестренки-отроковицы, два брата пяти и семи лет и сам Антип Прохорович, тоже в немецком кафтане, на Троицу купленном, но ни разу еще не надеванном. Все в пояс поклонились государю. Марфа Тимофеевна на вышитом рушнике держала каравай только что испеченного хлеба и деревянную расписную солонку. Поднесла государю.

С царем на воронежскую верфь ехали два англичанина, Джон Ден и Осип Най. При них был толмач, но царь Петр и сам разговаривал с ними по-аглицки. Англичане же, в свою очередь, пытались овладеть русским языком, ведь им предстояло руководить рабочими при постройке кораблей.

Гостей разместили в палатах, после чего пригласили трапезничать, отведать угощения, какие бог послал. А послал бог и студень, и уху, и кашу тыквенную, и икру осетровую, и гусей жареных, и кур, и порося запеченного, и яблоки моченые. Антип Прохорович сам резал хлеб и раздавал гостям. Пили медовуху и вино заморское, произнося здравицы царю и иноземцам, да хозяину с хозяюшкой. И за праздник пили, за Покрова Богородицы.

После трапезы холопы убрали со стола, но гости не расходились, курили трубки и вели неспешную беседу о том, какая великая страна Русь.

– Вот построим флот, – говорил государь, – Азов отвоюем. И басурман из Крыма прогоним, и торговать легче станет и с Европой, и с Индией…

И все головами кивали, соглашались с царем. А царь посмотрел на Петрушу.

– Добрый сынок у тебя, воевода. Как звать?

– Петрушей, – ответил Антип Прохорович.

– Ишь ты, тезка, значит! А годков сколько?

– Семнадцать, – снова ответил воевода.

– Да не с тобой говорю я, – рассердился царь. – У сынка твоего языка что ль нету? А ну, Петруша, подойди-ка сюда! Да не тушуйся, не съем я тебя.

Петруша подошел к царю, поклонился.

– Да неча поклоны бить. А ну, повернись-ка! Смотри-ка, верста коломенская, повыше царя, небось, будешь. Давай-ка померимся.

Царь поднялся. Встали они с Петрушей спина к спине.

– Ну, как? – спросил государь?

– Вровень, ваше величество! – заверила Марфа Тимофеевна, гордая за сына.

– А сила как? Есть сила в руках-то? А ну-ка, сядь.

Царь указал на стул. Они сели на угол стола друг против друга, положили локти на столешницу, взялись за руки. Напряглись мышцы, надулись вены, глаза покраснели у обоих. Клонилась рука Петруши, но он не сдавался. Силился одолеть царя, хоть и боязно было. А ну, как рассердится царь, проигравши? Пять минут силились, но так никто другого и не одолел.

– Ничья! – произнес государь, отпуская руку. – Силен, мерзавец!

И похлопал Петрушу по плечу.

– Такие люди нужны нам на флоте, не правда ль, комрады? – обратился он к англичанам.

Те закивали головами:

– О, йес!

– А сделаю-ка я его капитаном! Ты как, Петруша? Согласен?

Парень пожал плечами.

– Что жмешься как девица красная? Отвечай царю!

– Согласен, – набравшись храбрости, ответил Петруша.

– Ну вот и славно!

– Да куда ему в капитаны! – всплеснула руками Марфа Тимофеевна. – Молод еще!

– В самый раз! – отрезал царь. – Я в его годы уже государством править начал. Нешто кораблем управлять труднее?

И добавил твердо:

– Так что, Петр Антипыч, в Англию учиться поедешь.

Ночью выпал снег. Наутро крыши домов и сараев, ветви деревьев, плетни и заборы, телеги и разная утварь, оставленная на подворьях,– все стало белым. По приметам от первого снега до санного пути шесть седмиц, значит, к концу ноября можно ожидать постоянного снега, и возвращаться в Москву царский поезд будет уже на полозьях.

Под сосною за рощей возле яра снега совсем не было – могучее древо, словно зонтом укрыло полянку под собой. Петруша и Анастасия стояли под деревом, взявшись за руки. Они прощались.

– Царь забирает меня с собой в Воронеж, где строятся корабли, – говорил Петруша. – А потом сразу в Москву поеду. А оттуда – в Англию корабельному делу учиться. На капитана.

– Долго ль не будет тебя?

– Покудова сам не знаю. Может год, а может, и более.

– Я же от тоски помру.

– Ну уж прям! Не печалься. На обратном пути из Воронежа еще встретимся. А из Англии я тебе письма слать буду оказией.

– Ну, что поделаешь… Добрый час. Удачи тебе, Петрушенька!

Приподнявшись на цыпочках, Анастасия дотянулась до Петрушиной щеки. А он нагнулся, обнял девушку и поцеловал в алые губы.

Глава 2

Крещенские морозы в тот год трещали недолго. Ветер с юга принес оттепель и сильный снегопад. Анастасия сидела у окна и занималась рукоделием. За окном плавно и медленно к земле опускались легкие и ажурные, словно вытынанка, снежинки. Анастасия плела кружевную накидку. Ее рука ловко вращала коклюшку, палец другой руки придерживал нить, и узоры плелись тонкие, ровно как снежинки за окном. День близился к сумеркам, в светлице становилось темнее, но Анастасия не зажигала свечей, щурилась, стараясь продолжать работу при дневном свете.

В светлицу вошел Афанасий Силыч, отец Анастасии. Афанасий был вдов, жена его Аграфена померла десять лет назад, а новой спутницей жизни он так и не обзавелся – не хотел мачехи для любимой дочурки, в которой души не чаял. Афанасий встал за спиной Анастасии, полюбовался её работой, кружевным узором.

– Лепо плетешь, доченька, – похвалил он. – Прям как мастерица настоящая.

– Ой, скажешь, тятенька, так уж и мастерица – поскромничала Анастасия. – Мне бы еще вот такой нити серебряной.