Русский флот и внешняя политика Петра I
Шрифт:
Абсолютное отсутствие шведского флота в течение всего этого страшного для Швеции месяца, непонятная пассивность сухопутных войск, даже и не пытавшихся защищать свою родину, - все это могло быть объяснено либо полнейшей моральной прострацией государства и безнадежным истощением его сил в результате долговременных военных авантюр Карла XII, либо хитроумным стратегическим планом шведского командования, основанным на стремлении заманить русских в глубь страны и там их разгромить.
Англичанам, с большим беспокойством следившим за развитием событий, хотелось верить в это второе объяснение: «Царь, по моему крайнему разумению, во второй раз перешел через Рубикон», - писал Джеффрис 22 июля 1719 г. в Лондон, когда до него дошли достоверные сведения о высадке русских войск в Швеции. Под первым Рубиконом Петра Джеффрис понимает Прут 1711 г. «По-видимому, он (Петр - Е. Т.) поставил себя в необходимость или завоевать страну своего врага или потерять большую часть своей армии. Его величество (Петр - Е. Т.) уже имеет перед собой два примера фатальных последствий, которыми сопровождались неудачные попытки в далеких странах: один пример - в лице покойного шведского короля, который потерял свою армию в Полтавской битве, и другой пример - в своем собственном лице, когда на реке Пруте только мошенничество великого визиря спасло его от полной гибели»2.
Но глубокомысленные исторические параллели Джемса Джеффриса и его прорицания оказались необоснованными.
Петр решил ограничиться достигнутыми успехами. Он вернул флот к Аландским островам и затем в Ревель и к Котлину, намереваясь нанести окончательный удар по Швеции в кампанию следующего, 1720, года, а до той поры, во-первых, продолжать дипломатические переговоры, о возобновлении которых просила Ульрика-Элеонора, а во-вторых, готовиться к грядущим действиям флота.
ГЛАВА 14
Окружение Ульрики-Элеоноры переживало большую тревогу, шведские руководящие круги терзались сомнениями. Идти ли на уступки требованиям Петра, высказывавшимся его уполномоченными на аландских совещаниях? Или поверить грядущей помощи со стороны британского флота? Кампания 1719 г. не могла внушить шведам особенно радужных надежд: прибытие в Балтийское море Джона Норриса не предупредило русских высадок и опустошения побережья Швеции.
Несомненно, что и английский кабинет знал, что следует предпринять гораздо более существенные меры как в военной, так и в дипломатической области, чтобы предупредить заключение выгодного для России мира.
И вот конец 1719 г. принес неожиданное решение вопроса. Англия заключила не только мир, но и союз со Швецией, притом союз, всецело направленный против России. Началось с того, что в ноябре 1719 г. король Георг I в качестве курфюрста ганноверского заключил мир со Швецией, причем получил шведские владения (вернее, прежде числившиеся за Швецией) Бремен и Верден, уплатив при этом шведам миллион талеров. А спустя два с половиной месяца тот же Георг I в качестве короля английского подписал договор со Швецией о мире и союзе.
Такова была только увертюра к действиям «европейского концерта», как выражаются дипломаты.
Сразу же обнаружилось, до какой степени видимые «союзники» России успели к этому времени стать, в связи с усилением русского флота, ее врагами. Внезапное решение Англии приободрило всех этих «союзников», и они перестали стесняться. Первым за англичанами пошел прусский король Фридрих-Вильгельм I. Уплатив шведам 2 миллиона талеров, он получил Штеттин и часть Померании, которые тоже уже давно были, по сути дела, номинальным шведским владением. Но вступить со Швецией в союз Фридрих-Вильгельм все же побоялся. Почти одновременно и Дания подписала мир со Швецией. При этом шведы также уступили то, что уже фактически потеряли, т. е. Шлезвиг, но зато получили от датчан обещание вернуть им приморскую часть Померании, так называемую Нижнюю Померанию (Верхняя была отдана, как уже сказано, Пруссии).
В Стокгольме воспрянули духом, тем более что Австрия (император «Священной Римской империи германской нации») тоже обнаруживала очень враждебные настроения относительно России, требуя от Петра участия в «конгрессе» в Брауншвейге, чтобы заставить его подписать мир со Швецией на абсолютно неприемлемых для Петра условиях. Волновалась и Польша, осмелившаяся говорить об очищении Курляндии от русских войск и возвращении Курляндии в ленную зависимость от Польши.
«Проклятые обманщики!» - так выразился Петр в письме к Куракину, оценивая то, что происходило в политическом мире Европы весной 1720 г., и подсчитывая все новых и новых поднимавшихся против него врагов.
Но, понадеявшись на внезапный благоприятный оборот дипломатических дел, шведское правительство все-таки просчиталось. Шведы не приняли во внимание ни натуры Петра, ни силы народа, которым Петр управлял.
«Неполезного мира не учиним!» - с этим твердым решением Петр начал весной 1720 г. предпоследнюю кампанию двадцатилетней войны. А миром «полезным» он считал закрепление за Россией навсегда завоеванных прибалтийских берегов, хотя бы для этого пришлось воевать еще новых 20 лет.
При существовании могучего Балтийского флота Петру не были опасны ни император «Священной Римской империи германской нации», у которого никаких сил на Балтике не было, ни Фридрих-Вильгельм I, боявшийся царской мести за свой предательский мир со Швецией и крайне обрадованный тем, что Петр удовлетворился подписанием в Потсдаме (в феврале 1720 г.) договора о нейтралитете. У Фридриха-Вильгельма на Балтийском море тоже не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на русские морские силы. Датский двор держал себя более независимо и был доволен миром со Швецией, но ведь и речи не могло быть об активной помощи Швеции со стороны датчан, поскольку шведы не скрывали намерений завладеть датской Норвегией и рано или поздно выгнать вон датчан с полуострова.
Одним словом, Англия, если бы она ввязалась в войну против России, могла рассчитывать на помощь только потрепанного, ослабевшего шведского флота.
Между тем, к большому раздражению англичан, строительство новых кораблей в России безостановочно продолжалось в 1719 и 1720 гг. на всех балтийских верфях. Всячески желая затормозить рост могущества русского флота, британский посол в Петербурге Джемс Джеффрис посоветовал своему правительству отозвать из России английских корабельных мастеров. В апреле 1719 г. Джеффрис писал лорду Стэнгопу: «Я позволю себе, ваше сиятельство, обратить ваше внимание на другой разряд лиц, пользующийся большой милостью у царя. Завистники дают им особое насмешливое прозвище. Говорю о корабельных мастерах. Они, насколько могу судить, если долго останутся на службе царской поставят царя хозяином Балтийского моря. Один из них недавно уверял меня, что, проживи царь еще года три, у него будет флот в сорок линейных кораблей, от семидесяти до девяноста пушек каждый, да двацать фрегатов, от тридцати до сорока пушек каждый, построенных здесь и как нельзя лучше. Этих людей царь ласкает особенно милостиво: жалованье они получают большое, выплачивается оно аккуратно, они видятся с ним частным образом, их царь сажает за свой стол при самых многолюдных собраниях.
…Предоставляю вам, однако, судить - входит ли в интересы Великобритании быть зрительницею возрастающего могущества России, особенно на море - к тому же могущества, созидаемого руками английских подданных? Если позволите мне высказать свое мнение по этому поводу, скажу, что давно пора отозвать этих мастеров из царской службы. Здесь пять мастеров, кроме простых рабочих; все они британские подданные. Трое из мастеров признаются такими плотниками, что лучших и в Англии не найдется, а так как я не сомневаюсь, что все они верные подданные короля и расположены к его правительству, не сомневаюсь, что они возвратятся домой, если им на родине предоставлено будет положение, сколько-нибудь вознаграждающее за то, что они потеряют здесь. Если в то же время издать строгий указ против всех английских поданных, которые не возвратятся, мастерам дан будет хороший повод оправдать свое поведение. Без такого указа им, ввиду всех милостей, которыми они осыпаны, трудно найти повод к отъезду, как бы они его ни искали. Надеюсь, вы извините мне смелость моих предложений; решаюсь на них единственно в уверенности, что они клонятся к выгоде Великобритании, и потому, что не знаю, какие бы еще пути могли быть найдены, чтобы воспрепятствовать утверждению царя на Балтийском море».1 Конечно, Джеффрис очень преувеличивал значение английских кораблестроителей: русские мастера уже вышли на самостоятельную дорогу к этому времени.
В мае 1719 г. Джеффрис вновь настаивает перед своим правительством на необходимости отозвания английских корабельных мастеров из России. «Позволю себе еще раз обратить внимание ваше на сделанные мною предложения касательно английских корабельных мастеров, состоящих на царской службе, - писал он лорду Стэнгопу.
– Со времени моего приезда они спустили один корабль в девяносто пушек, другой - в шестьдесят пушек - будет готов на днях; затем, десять кораблей стоят на верфях, все они линейные и большинство их должно быть готово в течение года. Кроме царя (у которого здесь своя верфь, как и у прочих мастеров) и пяти англичан, здесь есть еще один мастер-француз, голландцев же ни одного, так как царь не любит их систему постройки; следовательно, если мы своих мастеров отзовем домой, и будем наблюдать за тем, чтобы другие не являлись им на смену, постройка кораблей будет приостановлена; если же не принять этой или другой соответствующей меры против развития царского флота, нам придется раскаяться, хотя, быть может, уже и поздно. Еще недавно царь открыто в обществе высказал, что его флот и флот Великобритании - два лучших флота в мире. Если он теперь уже ставит свой флот выше флотов Франции и Голландии, отчего не предположить, что лет через десять он не признает свой флот равным нашему или даже лучше, чем наш? Короче - корабли строятся здесь не хуже, чем где бы то ни было в Европе, и царь принимает все возможные меры к тому, чтобы приучить своих подданных к морю, чтобы создать из них моряков»2.