Русский калибр (сборник)
Шрифт:
Мы сели завтракать. После оленины в брусничном соусе колбаса шла неважно, можно сказать, совсем не шла. Разве что с водкой. Тут-то и выяснилось, что вся честная компания буквально через полчасика возвращается обратно, в Финляндию, так как труба зовёт и враг, понимаешь, не дремлет. Я ужасно расстроился, поняв, что завалить в одноместную казённую койку ни одну из прелестных прапорщиц мне так и не удастся. Да и они, похоже, грядущим подвигом особо не вдохновлялись.
Совместно взгрустнув над оставшейся в бутылке водкой, мы сердечно расстались. Они поехали в свою Суомию, стоять на страже интересов гипотетического россиянина, а я завалился спать в никем не согретую постель.
Проснулся я часам к пяти вечера. Во рту, на душе и вообще в организме ощущения царили мерзопакостнейшие. И не только водка была тому причиной.
Я выбрался из помятой постели, пошёл в кухню, перерыл там все шкафы и шкафчики в поисках кофе, нашёл. Сварил. Закурил, сел к окошку. Впору было головой об подоконник биться. Вещий… Не понял я тогда, что он хотел этим сказать, внимания не обратил. Скольких ошибок можно было бы избежать… Эх, Борька, Борька.
Был ведь у нас тогда Вещий. Олег Масляков, если я не ошибаюсь. Почему ему подвесили такую кличку, я теперь уже не помню, но вот, что сволочью он был редкостной, это в памяти отложилось хорошо. Вещий командовал у нас в роте третьим взводом, мы их между собой называли «гасильщиками». Крови в отряде никто особо не боялся, не до эмоций было, но по негласному правилу все зачистки, все особенно «чёрные» работы поручались именно третьему взводу. А уж те всегда справлялись на «отлично». Ни следов, ни свидетелей. И ещё Масляков слыл главным специалистом по допросам. Языками он не владел, у него были совершенно другие методы. И ребята говорили, что трудился он в таких случаях не покладая рук, с большой фантазией. Глеб, брат-близнец Бориса Кочетова, рассказывал, как однажды при захвате небольшого каравана сдался «дух», который на поверку оказался нашим солдатом, из Белоруссии, три года назад попавшим в плен. Там его заставили принять ислам, женили и погнали воевать с неверными. В первом же бою он выкинул автомат и поднял руки. А Вещий приказал посадить его на кол. Что и было исполнено перед всем взводом, прямо там, на месте. После этого с Масляковым мало кто хотел общаться, но, по-моему, его это не сильно трогало. Даже внешне он был неприятен. Среднего роста, веса, телосложения, абсолютно не запоминающаяся внешность, молчун. Однако, находясь рядом с ним, люди гораздо более сильные, ловкие, влиятельные часто ощущали себя просто дичью, до поры до времени пасущейся рядом с логовом льва. У него были глаза убийцы — холодные, абсолютно бездушные. Не был он за гранью добра и зла, просто для него не существовало этой грани. Мой сослуживец Фарух Ниязов, натура тонкая и поэтическая, сказал как-то, что если бог смерти существует, то он похож на Вещего.
Вот, значит, кто на меня охотится. Ну, теперь здоровые чувства гуманизма и удивления можно смело откладывать в долгий ящик, в любых играх с Вещим они могут только помешать. Его нельзя убедить. Нельзя напугать. Можно лишь победить. И убить. Такая вот программа-минимум.
Человек предполагает, зато располагают все кому не лень. Стрекалов позвонил в 18.00, словно выжидал у телефона с секундомером в руках.
— Андрюха, здорово! Как дела? Выспался? Иван доложился, так что не напрягайся, я в курсе твоих заморочек.
— Добрый вечер, Виктор Викторович, — я был холоден и неприступен.
— Ого! Тебя что, в машине продуло? Прямо как дорогая тёлка из «Метелицы». «Добрый вечер, Виктор Викторович…» — передразнил он меня. — Я уже шестьдесят лет Виктор Викторович, из них тебя знаю как минимум десять. Это ты для Ивана — «Мистер Икс», а мне твои примочки по барабану. Кончай ваньку валять!
— Я субординацию соблюдаю, господин генерал.
Довольно удачная шутка, Стрекалов, как и многие его ровесники, терпеть не мог, когда его называли «господином». А я категорически отказывался отзываться на «Андрюху». Так что — «я мстю, и мстя моя страшна». Сердито посопев в трубку, он таки решил сменить гнев на милость, хотя не преминул ворчливым тоном добавить:
— Генерал-майор, между прочим. Знать надо, в каком чине начальство пребывает.
— Да я своего-то чина не знаю, — совершенно искренне возмутился я.
— От тоже! Бином Ньютона… Майор. Служба внешней разведки. Приказ от 27 мая сего года. Поздравляю, кстати.
«„Алекс — Юстасу. Вы — *** * * ***“. И Штирлиц понял, что ему присвоено звание Героя Советского Союза». Сказать, что я был просто удивлён, — это ничего не сказать.
— Виктор Викторович, я помню, мне «лейтенанта» и то со скрипом присваивали. Школ ваших специальных я не заканчивал, у меня и образование-то среднее. Вы, часом, ничего не перепутали?
— Милый ты мой, да кого это трогает? Ты работаешь? Работаешь! Результат даёшь? Даёшь! В конце концов, если я генерал-майор, почему бы тебе не быть майором? Херня всё это, бирюльки. Раз мне права даны, я их и буду пользовать. Тебе-то какая разница?
— Да, в общем, никакой, — честно ответил я. — А в полковники произвести можете?
— Не, Андрюха, ты совсем охренел! Давай, говори по делу, некогда мне с тобой лясы точить. Когда в Москве будешь?
Я подобрался. Шутки закончились. Отличать весельчака и балагура Виктора Викторовича от генерала Стрекалова за эти годы я научился.
— Когда прикажете.
— Молодец, — одобрил он. — Тогда слушай. В 23.00 будешь на Московском вокзале…
Вечер выдался на редкость тёплым и каким-то особенно удушливым. Ливень, недавно отбушевавший над городом, вместо долгожданной прохлады лишь добавил градусов в эту русскую парную, незатейливо обустроенную природой. Казалось, даже стены домов истекали потом и бессильно разевали тёмные провалы окон в надежде на глоток свежего воздуха.
Шёл уже третий час моих, на первый взгляд бессмысленных, блужданий по областям, окружающим самый что ни на есть центральный вокзал в Питере. Ни по количеству приходящих и уходящих отсюда поездов, ни по специфической биосфере, усиленно паразитирующей на теле этого рукотворного Вавилона, Московский вокзал не имел себе равных в городе. Это был, есть, и похоже, что будет всегда, маленький кусочек большой Москвы, неведомо каким образом просочившийся, выживший и исправно функционирующий в совершенно чуждом ему окружении дворцов, каналов, мостов, Невского проспекта и белых ночей. Я исторически терпеть ненавидел всю эту лихорадочную толчею, расхристанность, всепроникающую грязь, но выданные мне ценные указания вкупе со сложившейся обстановкой никакой самодеятельности не допускали. Или, скажем так, почти не допускали.
И вот, с силу этого самого «почти», я с семи часов вечера болтался по перронам и буфетам, изо всех сил изображая собой местного жителя. Аборигена. В «хитрой квартирке» на Кронверкском нашлось множество различного барахла, способного довести до экстаза любого старьёвщика. Потрёпанные джинсы и многократно стиранная футболка, удачно дополненные очками в классической роговой оправе, помогли мне гениально воссоздать образ «интеллигентного работника бюджетной сферы, регулярно не получающего зарплату». Что довольно обычно для нашего, «самого идущего к очередным рубежам» государства. Затем я, с помощью предусмотрительно прихваченного с собой из Амстердама набора «Сделай сам», в течение получаса из жгучего блондина превратился в не менее жгучего брюнета. Поменяв заодно форму носа, полноту щек и цвет глаз. Зеркало утверждало, что борьба с красотой завершилась полным её поражением. Я аккуратно укутал свой портплед, явно выпадающий за рамки образа, в коричневую упаковочную бумагу и пристроил его на обнаруженную в кладовке тележку. Опознать во мне меня, после всех этих манипуляций, не смог бы даже родной папа. Лишь шрам и пистолет упрямо не желали соответствовать моему персонажу. И если с первым я поделать ничего не мог, то казённый ствол пришлось оставить, утирая скупые мужские слёзы.
Весь этот маскарад я устроил безо всяких на то санкций и указаний, по одной лишь, но крайне веской лично для меня причине: мне ужасненько не нравилось всё то, что происходило в течение последних двух суток вокруг моей скромной персоны. Ещё не паника, но уже очень и очень нехорошие предчувствия… Словно чей-то кулак завис над темечком. Доложив Стрекалову о своих подозрениях по поводу Вещего, я получил в ответ лишь озадаченное хмыканье и твёрдое обещание разобраться. Поскольку речь тут шла всего-навсего о таком пустяке, как моя жизнь, то хмыканья и обещаний мне было маловато. Да и сам механизм встречи с очередным сопровождающим, который должен был ждать меня в 23.00 в зале ожидания вокзала на втором этаже, где раньше размещались кассы, мне сразу не понравился.