Русский клан
Шрифт:
— Может быть, это и кстати. — Морозов махнул рукой наверх. — Туда.
Когда все поднялись наверх, Боря еще не отошел от наркоза. Он вяло шевелил руками, глаза то и дело убегали куда-то под брови.
— Боже мой, кто его так отделал? — поинтересовался Валера.
— Это не я, — честно сказал Игорь. — Это Слава постарался.
— Борец? — спросил Вязников.
— Да, помнишь, наверное?
— Как забыть?.. Я тот номер с подковами до сих пор с содроганием вспоминаю… А почему он в таком виде?
— История сложная, —
Лида вытащила извилистую бутыль «Арарата».
— Держи.
— Ты дурак, Игореха, — сказал Вязников, садясь рядом с Борей и рассматривая его искуроченную физиономию. — Ты полный дурак! Какого хрена тебе понадобилось ехать в одиночку? Это что? Геройство?
Морозов пожал плечами. Он весь осунулся, под глазами темнели круги. Стержень, который держал его всю ночь, вдруг куда-то пропал, на душе было погано, в желудке пусто.
— Какое, на фиг, геройство — человека пытать? — пробормотал Игорь, откупоривая бутылку. — И потом, вы что, хотели сами это все…
Он обвел рукой комнату и не окончил фразы.
— Оставь его, — тихо прошептал Полянский. — Ему сейчас не очень…
Вязников хмыкнул. Пару минут помолчал, рассматривая пускающего пузыри Борю.
— Какую дозу ты ему вкатил? — вдруг спросила Лида.
— Максимальную, — отозвался Морозов и опрокинул бутылку горлышком себе в рот.
— Во дурной, — покачала головой его сестра, прощупывая пульс связанного.
— Ладно, — подвел итог Вязников. — Игореха, ты, в принципе, все правильно сделал, молодец. Одному только не надо было идти, а так… все верно. Ты отдыхай, наверное. А мы подумаем, как тут быть. Согласен?
Морозов кивнул головой. Он сидел на подоконнике, то и дело прикладываясь к бутылке.
— Хорошо, ребята. — Лида отошла от Бориса. — Я пойду на рабочее место. Надо за всем этим делом присмотреть. А вы решайте. Хорошо, милый?
Валера кивнул.
— Рогожин, сволочь, — выдохнул Вязников, когда за Лидой закрылась дверь, — останавливаться, похоже, не собирается. Это то, о чем говорил Иволгин. Дождались.
— Интересно, — задумался Валера. — А можем мы выставить ему предъяву на основание этих событий?
— Нет, — вдруг ответил Полянский. — Во-первых, как говорил Иван Иванович, мы не блатные, чтобы с ним разговаривать, тем более предъявы выставлять, во-вторых, с ним уже говорили, и это его ответ, а в-третьих, признание, полученное под пытками, таковым не считается.
— В суде…
— И в суде тоже, — согласился Вязников. — Так что это теперь чисто наша проблема. Он свое слово сказал. Дело за нами. Есть, впрочем, один момент.
— То есть? — Валера выловил из эмалированного подноса зуб. — Игорь, это его?
Морозов кивнул, не поворачиваясь.
— Какой момент? — переспросил у Вязникова Михаил.
— Мне звонил Иван Иванович. На его помощь в полном объеме нам
— Что это значит?
— Это значит на самом деле, что питерской братве очень нужен совершенно, абсолютно официальный и законный предлог, чтобы стереть Рогожина в порошок. И нами было решено пожертвовать. Иван Иванович сделал все, что мог.
— Красиво, — вздохнул Полянский. — Теперь, значит, только мы и Рогожин…
— Мы должны что-то сделать, понимаешь? Сейчас! Или за нами закрепится прочная слава лохов. На которых можно наезжать по поводу и без. — Вязников зло рубил воздух ладонью, подчеркивая значимость каждого слова. — Это как война! Дипломатические ноты так же важны, как и солдаты. Рогожин отверг наше предложение. Он не собирается отыгрывать назад.
— Он наезжает на Ивана Иваныча, — сказал Полянский. — Через нас.
— Да, бога ради, хоть на Президента Российской Федерации в нашем лице. — Вязников усмехнулся. — Нам, Миша, от этого не легче. Пока бугры раскачаются, нас запросто могут смолоть. Пожалеют потом, конечно слезу проронят. Но мы этого уже не увидим.
— Тогда, — Валера ловко продел в расточенный зуб веревочку, завязал узелок и надел Боре-Шары на шею, — тогда надо скинуть господину Рогожину привет. Дипломатическую ноту. Через этого вот атташе.
Все посмотрели на Бориса, который в очередной раз закатил глаза, отчего вид у него сделался до крайности удивленный.
Когда к бане на Сумской, ставшей едва ли не местом постоянного рогожинского обитания, подъехала машина, никто особенно не удивился. Охрана на входе равнодушно созерцала вставший поперек дороги «опель». И не такое видали.
Но когда из задних дверей на асфальт вывалился человек со связанными за спиной руками, братва дернулась.
Машина взревела двигателем, взвизгнула покрышками, оставив после себя запах горелой резины и черные следы, унеслась бог знает куда. Несколько ребят, которые выскочили на улицу посмотреть ей вслед, видели, как «опелек» круто выскочил на перекресток и, нахально бибикнув, исчез за поворотом. Еще им показалось, что за рулем сидела женщина. Они начали было спорить, но сзади закричали:
— Братва, это ж Борян!
На груди у Бори-Шары висели вырванный зуб и конверт.
Вышедший на шум Рогожин вскрыл послание, долго читал, побагровел и принялся трясти бесчувственного и бестолкового горе-работничка.
Борис пускал пузыри. Ему снились земляничные поляны, а в голове надсадно гудели колокола. Морозов, из жалости, слегка переборщил с наркозом.
Офис семьи Вязниковых.
Тот же день
— Александр Алексеевич?