Русский лес
Шрифт:
— Я ведь на всех четырех мушкетеров рассчитывал, да как-то не получилось, — пояснил Валерий, и с мыслями об одном и том же они взглянули друг на друга, но воздержались пока от обмена ими. — Давай-ка я помогу тебе!
На коленях они принялись заправлять печь. Валерий с удовольствием щепал лучину, — он не догадывался, что это последние в доме дрова.
— Мне бы в истопники! — шутил он, кладя под бересту зажженную спичку. — Со времени ссылки полюбился мне таежный дымок... шибко истосковался я по этой штуке за границей. Раз заехал как-то к Горькому в Сорренто... славным костришком в лощинке, под цветущими агавами, угостил меня тогда старик, даже городские пожарные прискакали. Чего на часы смотришь... пора?
До полуночи оставалась минута. Иван Матвеич разлил вино. Подняли три рюмки, Таиске досталась
— Итак, за победу, за великодушный наш народ, за партию нашу, творящую всемирный подвиг, за все роднички жизни, за неомраченную дружбу современников! — стал перечислять Валерий. — Ну, что ещё упустил?
— А про русский-то лес и забыл, лесник?
Все трое молча и благодарно глядели на разгорающийся огонь.
— Приятно после разлуки начинать беседу с подведения итогов, — приступил Иван Матвеич. — Вот ты долго жил за границей... ну, как они там, в особенности по ту сторону большой воды? Мне всегда было трудновато понять механику их житейских отношений...
Валерий поискал начальную нитку в накопившихся впечатлениях:
— Да, это так же нелегко, как из окна в окно двух встречных поездов рассмотреть, что делается внутри... Ну сперва, когда спускаешься по сходням, бросается в глаза обманчивая слаженность отношений... даже вспоминается гладкость голышей на морском берегу, где века поработала прибойная волна. Простака поразит также отливающее радугами движение, называемое буржуазным прогрессом: выстрелы самоубийц обычно звучат ночью и на окраинах, когда туристы спят в своих отелях... Постепенно становится понятней смысл этой деятельной диффузии: по нисходящей линии все пожирает все... все сплетается зубами в круговой классовой поруке, как и полагается в джунглях или на дне, как ты назвал. Есть такие насекомые с беспримерным аппетитом, богомолы, помнишь энтомологическую коллекцию на стене нашего Лесного института? Так вот невольно приходит в память страничка из Фабра с описанием их склонностей... когда один мирно выедает брюшко у коллеги, в свою очередь увлеченного пожираньем доставшейся ему жертвы. Совершается это под легкую, приятную музыку, с соблюдением внешней благопристойности: вежлив до поры и поглощаемый, иногда в расчете на загробное, верней, заутробное вознаграждение, вежлив и поглотитель, ибо сие способствует пищеваренью.
— Но есть же там и люди? — вставил Иван Матвеич.
— Их большинство... но, значит, как всегда в истории, требуются особые несчастья, чтобы сплотить их в единую армию человечества. Наверху ты встретил бы только компаньонов и сообщников, а товарищи и соратники встречаются лишь внизу общественной лестницы, в среде класса, построившего богатейшую страну... но представь себе амбар, где наиболее лакомые куски достаются грызунам всех мастей. Собственно, грабитель тем лишь и отличается от капиталиста, что первый снимает свой барыш сразу и с одного объекта, а другой — регулярно и с десятков подвластных ему тысяч, запуганных безработицей. Пожалуй, преступление там состоит в превышении дозволенных скоростей обогащения и в неопрятности способов, какими оно достигается. В том лишь и заключается их хваленая пригонка частей, что, рядом и взаимно дополняя друг друга, уживаются гангстер, защищающий его адвокат, фабрикант войны, христианский проповедник и бессовестный сочинитель, воспевающий эту романтику планктонного существования и воображаемые буржуазные свободы... Видишь ли, Иван, когда эта свобода предоставляется одновременно саблезубому тигру и обыкновенному безоружному труженику, последний довольно быстро разочаровывается в ней, сразу на всю жизнь. Словом, постоянно терзаемые алчным страхом перед наступающей новизной, они не прочь были бы поутолить свою ненависть, если бы имелась гарантия, что при нанесении жестоких ран противнику они сами смогут вынести первую такую же, ответную...
— Кто же они тогда, солдаты или грабители? — перебил Иван Матвеич.
— Они торгаши, — чуть свысока заговорил Валерий. — Солдат есть великое звание человека, способного умереть за идею... но назови мне хоть одну, на протяжении последнего века зародившуюся в этом классе и реализованную во имя жизни. Они покупают и продают: из купцов в лучшем случае получались пираты. А раз нет святого за душой, приходится, с одной стороны, повернуть все общественное воспитание на то, чтобы привить своей юной смене тягу к наживе, презрение к святыням, жевательные склонности при виде ближнего, вкус ко всему, что гниет, рушится, идет в землю и оборачивается с выделением надлежащего процента в пользу ловких... то есть вырастить своих собственных суперменов, способных и себя не пощадить в запале. С другой же стороны — всемерно тормозить прогресс противного лагеря военной угрозой, отвлекающей его силы от мирного созидания, усердной клеветой на него в глазах колеблющихся народов и просто заброской ночных людей и мин в его тылы, на трассы наибольшего движения. Разумеется, в наши дни история несколько поспутала их карты.
Валерий нагнулся поднять обугленный сучок, выпавший из печки.
— Не трудись, я подниму, — потянулся Иван Матвеич.
— Нет, не отдам... — и с видимым удовольствием вдохнул сизую струйку, пробившуюся сквозь гаснущее пламя. — Не утомил я тебя?
— Наоборот, — внимательно слежу за тобой...
— Так вот, слыхал я от сведущих людей, что бывают мины мгновенного взрывного действия... и горе наступившему на нее ротозею! Бывают и замедленные: лежит такая чурка десяток лет вполне безвредно, так что иная бабушка даже приладит её как грузило при соленье огурцов... да, глядь, в одно утро — ни кадушки, ни бабушки! Но подлее всех, думается мне, мины периодического, неоднократного действия — время от времени выпускающие некий газ малыми порциями, не уловимыми никакими регистрирующими аппаратами.
— Любопытно, что за газ ты имеешь в виду?
— Ну, скажем, газ недоверия... газ, внезапно заставляющий современников усомниться друг в друге, а там уж они и сами, без постороннего вмешательства!.. — Он понизил голос, чтоб не будить задремавшую в кресле Таиску, и опять резанул Вихрова этот ещё непривычный у друга тон покровительственного высокомерия. — Вот, кстати, не серчай: я согласен кое с кем из твоих критиков, осуждающих преждевременность твоих лесных теорий. Но в своих воззрениях на лес ты исходишь из законных патриотических тревог за судьбу важнейшего источника народного благосостояния. Объясни, будь добр, какой расчет твоим оппонентам объявлять твои взгляды враждебными советскому обществу... мне, например?
Иван Матвеич уклончиво пожал плечами:
— Чужая душа — лес дремучий!.. Вот Докучаев говорил, что трясут лишь то дерево, которое с плодами: пустого не трясут. Кроме того, бессилие логических доводов всегда ищет подкрепления в излишнем темпераменте.
— Конечно, завистливая злоба всегда служила источником вдохновения для негодяев, но... Нет, не то! Скажи, не случалось у тебя когда-нибудь крупной личной ссоры с Грацианским?
Иван Матвеич помолчал.
— Не упомню, разве только... Видишь ли, он скуповат по натуре, и я, ещё в Петербурге, как-то пошутил насчет той породы людей, что, завидев пирамидон у приятеля, заблаговременно принимают таблетку, чтоб самим не тратиться впоследствии, когда потребуется.
— Нет, опять не то... Я к тому, Иван, что со мною только что произошел довольно странный казус. Ещё утром сегодня вздумалось мне собрать вас всех и вчетвером посидеть за новогодней чаркой. Как бы ни расходились люди к старости во взглядах, все же современники мы, и отблеск одного и того же знамени лежит на наших лицах... верно? Словом, набрав провизии в кулек, я и отправился по вашим адресам на манер рождественского деда. Чередилов оказался в Тобольске... и тогда я решил обосноваться у тебя, прихватив Сашу Грацианского по дороге. Нашел его не сразу в его тупике, и какая-то чёрненькая старушка долго разглядывала меня через дверную цепку...
— И не впустила? — вдруг оживился при этом Иван Матвеич. — А ты объявил ей... кто, зачем и откуда?
— Ради шутки и чтоб сюрпризом вышло, я назвался Чарльзом Диккенсом. И после того она разрешила мне войти, но... — он раздумчиво пожевал ус, — объятия друзей не состоялись.
— Позволь, в котором часу это было?
— Что-то около одиннадцати.
— Значит, тотчас после моего ухода. Это любопытно... — сообразил Иван Матвеич и, в свою очередь, рассказал про свое изгнание из рая. — Признаться, никогда в жизни я ещё не подвергался подобной экстирпации. Вероятно, его срочно вызвали куда-то?..