Русский мир. Часть 1
Шрифт:
Конечно, с точки зрения летописца, человека православного, да еще и монаха, уничтожение языческих идолов было делом благим. Но даже и он не может удержаться от размышления о бренности всего сущего: «Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем». То есть он вполне сознает, как тяжело должно было быть людям, которых в один момент заставили отречься от чтимых ими богов. Но, по его представлению, доверие к правителю было столь велико, что не могли возникнуть сомнения в правильности пусть и жесткого поступка. Да и врагом князя никто не хотел себя считать.
А что же делать, если правитель, настоящий, подлинный, не какой-нибудь узурпатор власти, оказывался несправедлив? С подобной ситуацией столкнулись приверженцы старой веры, не принявшие реформу 1653 г., проведенную патриархом Никоном. Алексей
Потом стало очевидно, что царь поддерживает перемены. Возникли сомнения, началась мучительная борьба между верой в царя земного и небесного. Царская власть сохраняла свою незыблемость в системе ценностей, но и отказаться от старой веры, как она требовала, было невозможно. Потом пришла спасительная мысль о подмене царя, возникли сомнения в его «истинности». Сама по себе идея власти осталась нетронутой, но теперь надежды связывались с «подлинным» царем – наследником престола.
Еще более радикальный выход из ситуации нашли монахи Соловецкого монастыря. Как известно, этот монастырь оказал наиболее твердое сопротивление церковным нововведениям, вылившееся в знаменитое Соловецкое восстание или «сидение». Монахи, мучительно переживая создавшуюся противоречивую ситуацию, когда невольно они оказались втянутыми в конфликт с сакральной царской властью, обратились к Алексею Михайловичу с неожиданной просьбой, которую потом не раз повторяли в других челобитных. Они попросили его прислать войско и убить их, чтобы не мучаться больше сомнениями и неправедными мыслями в адрес монарха. Они обращаются к нему с огромным почтением: «Благоверному и благочестивому и в России пресветло сияющему, от Небесного Царя помазаннику, в царех всея вселенныя великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу». Но просят об одном: «вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие, а мы тебе, великому государю, не противны…»98
Об удивительном пиетете по отношению к государю говорят и свидетельства иностранцев. Многие считали это признаком варварства и свойственной русской государственности тирании. Другие восхищались этим свойством русских, считая, что подобная власть государя служит благоденствию России. Ниже приводятся выдержки из трудов, вышедших в Европе в первой половине XVI в. Этот век, когда Европа «обнаружила» на своих восточных границах объединенное, централизованное, самодержавное русское государство, к тому же еще все укреплявшее свою мощь и расширявшее границы, был особо богат на свидетельства иностранцев о России. Так было в самые разные эпохи: сильная и пугающая своим размахом Россия всегда привлекала внимание иностранных наблюдателей, пусть даже и не всегда доброжелательных, но заинтересованных. Как только она слабела, интерес внешнего мира к ней угасал, о ней забывали, чтобы вновь с удивлением «открыть» в момент могущества.
Авторы разные, из разных стран. Кто-то из них путешествовал по России, кто-то пользовался рассказами русских путешественников и чужими трудами. Но все они сходятся в одном: власть правителя в России – это реальность, которая поддерживается верой народа в его справедливость и силу.
Франческо да Колло, итальянец:
«Нет здесь никакого писаного закона, но Князь старательно следует собственным обычаям. Его воля, однако, единственно почитается за закон, и настолько ему все подчинены, что, если он прикажет кому пойти и повеситься, бедняга не усомнится немедленно подвергнуть себя таковому наказанию. Не видно ни у кого и такой смелости, чтобы кто-то решился сказать – это имущество мое; но говорит – по милости великого Государя приобрел я сие имущество. <…> Сей князь может поставить под ружье около 400 тысяч
Альберт Кампенский, голландец, жил в Риме:
«Никто [из московитов] не смеет в чем-либо перечить воле государя. Их он по своему усмотрению переселяет из одного места в другое, то и дело выводя новые колонии или взаимозаменяя [жителей] друг другом, как ему заблагорассудится. Люди [там] – рослые, выносливые в тяжелых трудах и привычные к суровому климату. Тем, которые имеют склонность к пьянству, государь под угрозой тяжелейших кар запретил употреблять мед, пиво и всякое другое питье, которое может опьянить; исключение делается для некоторых главных праздников года. В этом (хотя бы для них и было очень трудно), как и во всем остальном, они смиренно повинуются»100.
Иоганн Фабри, немец, советник и исповедник эрцгерцога Австрийского Фердинанда:
«Замечательно и заслуживает высшей похвалы у них то, что всякий из них, как бы ни был он знатен, богат и могущественен, будучи потребован [великим] князем хотя бы через самого низкого гонца, тотчас спешит исполнить любое повеление своего императора, яко повеление Божье, даже тогда, когда это, казалось, сопряжено с риском или опасностью для жизни. …Словом, нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия»101.
Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат:
«Они прямо заявляют, что воля государя есть воля Божья и что бы ни сделал государь, он делает это по воле Божьей. Поэтому также они именуют его ключником и постельничим Божьим и вообще веруют, что он – свершитель Божественной воли. Поэтому и сам государь, когда к нему обращаются с просьбами о каком-нибудь пленном или по другому важному делу, обычно отвечает: “Бог даст, освободится”. Равным образом, если кто-нибудь спрашивает о каком-либо неверном и сомнительном деле, то обыкновенно получает ответ: “Про то ведает Бог да великий государь”. Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким»102.
Этнографические данные свидетельствуют о том, что далекий царь был близок крестьянству, воспринимался им как родное существо, сопровождал в повседневной жизни. В очерках Пермской губернии 1869 г. записано: «Грозит ли мужику даже наказание за какой-нибудь проступок, он утешает себя словами: “Батюшка наш царь простит нас, слепых людей, и помилует”. Замирает ли у него сердце от страха при каком-нибудь грозном явлении природы, вместе с глубоким вздохом вы наверное услышите: “Что-то теперь у нашего царя-батюшки деется?”»103.
Отношения между правителем и народом, в идеальном виде, носили семейный характер. Отец может быть строг, но справедлив, он наказывает, но любит и защищает свою семью. Это отразилось и в языке – «царь-батюшка», «отец наш» называли государя в народе, а о себе говорили «мы – дети государевы». Отсюда и стремление иметь сильного правителя, который был равнозначен в народном сознании сильному государству.
В крепостном крестьянстве широко было распространено представление о том, что земледельцы только временно принадлежат тому или иному помещику, настоящий их владелец – государь. Это отразил в своей знаменитой «Книге о скудости и богатстве» И. Т. Посошков, русский экономист и предприниматель эпохи Петра I: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беретчи, понеже помещики владеют ими времянно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство – богатство царственное, а нищета крестьянская оскудение царственное»104.