Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны
Шрифт:
Исключения и льготы обычно предоставлялись в форме временных отсрочек и никоим образом не служили средством всесторонней перестройки долговременных целей ликвидационной программы: их получали либо лица, доказавшие свою принадлежность к привилегированной национальности, либо могущие подтвердить, что их предприятие действительно необходимо для укрепления боеспособности армии. Как ни иронично, но последняя категория противоречила одной из основных смыслообразующих целей программы — удалению подозрительных лиц с деликатных позиций в народном хозяйстве, где они якобы активно участвуют в саботаже, а вместе с ними и всех враждебных и вражеских подданных со всех важных постов, находясь на которых они якобы экономически подавляют русских. Правая печать быстро обнаружила и указала на эти противоречия, начав очередную озлобленную кампанию против правительственных чиновников, обвиняя их в предательском «покровительстве» влиятельным немцам и иностранцам. Таким образом, хотя власти осуществляли на практике довольно радикальный вариант репрессивной программы, это не помогло правительству приобрести общественную поддержку даже со стороны правых кругов, не видевших ни малейшей возможности для компромисса по столь спорной проблеме, уже успевшей попасть в крайне эмоционально накаленное поле между такими полюсами, как измена и патриотизм.
Статистика последствий экспроприации
Непосредственные земельные конфискации прежде
Экспроприация земель русских враждебных подданных в крупных масштабах практически не начиналась до конца 1916 г., поскольку февральские указы содержали целый ряд ограничений, а также по причине постоянно передвигаемых сроков окончания кампании, растянувших процесс их исполнения на долгие месяцы. Лицам, чья собственность оказалась внутри 150- и 100-верстного запретных поясов, было предписано окончательно покинуть запретные зоны соответственно в десяти- и шестимесячный срок после публикации списков участков, предназначенных к конфискации. Большинство списков были опубликованы между апрелем и июнем 1915 г., следовательно, экспроприация не могла начаться до февраля 1916 г. Указы декабря 1915 г. ужесточили данные условия, предоставляя всем российским подданным лишь 10 месяцев после публикации списков до начала принудительной конфискации. Поскольку к марту 1916 г. в районах, включенных в действие репрессивного законодательства в декабре 1915 г., были опубликованы лишь немногие списки, конфискация там могла начаться только в начале 1917 г.
Исходя из такого графика, нисколько не удивительно, что лишь небольшая часть появившихся в списках земельных имуществ была реально конфискована до Февральской революции. В нашем распоряжении нет точных данных о большей части «добровольных» распродаж земли фермерами, пытавшимися выручить хотя бы что-то до истечения указанных сроков; доступны лишь разрозненные цифры о принудительных аукционах. С того момента как Крестьянский банк в декабре 1915 г. получил право преимущественной покупки земель враждебных подданных, он начал вести наиболее полную и точную регистрацию конфискаций. Согласно этим данным, на 1 января 1917 г. 1923 земельных участка, принадлежавших российским подданным, общей площадью 665 892 дес. были принудительно направлены на публичные торги и проданы по совокупной цене в 123 млн. руб. Кроме того, сам Крестьянский банк принял решение о приобретении 1127 участков площадью 516 749 дес. и к тому времени уже завершил процедуру покупки 431 участка общей площадью 144 894 дес. и стоимостью 22 млн. руб.{393}
Конфискации продолжали проводиться с возрастающей скоростью в первые два месяца 1917 г. вплоть до Февральской революции. В печати сообщалось о крупных распродажах земли на публичных торгах в эти два месяца, включая 100 тыс. дес. в январе в Херсонской губернии и 130 тыс. дес. в Бессарабской губернии за один день торгов{394}. По подсчетам Линдемана, в феврале в южных губерниях проводилось 20—30 аукционов ежедневно{395}. Крестьянский банк в начале 1917 г. также резко увеличил свою активность в приобретении земли. К 1 марта он приобрел уже 920 тыс. дес. за 140 млн. руб.{396}
К началу Февральской революции царский режим всенародно объявил о своем стремлении конфисковать земельные владения общей площадью более 6 млн. дес. более чем у полумиллиона своих подданных и уже начал этот процесс, насильственно экспроприировав около 2 млн. дес, не говоря уже о значительных земельных имуществах, переданных новым хозяевам на территориях, находившихся на военном положении [134] . Построенные на довоенных административных моделях и правилах, ограничивающих землевладение исходя из признаков национальности и гражданства, проекты, реализованные в течение Первой мировой войны, распространили репрессивную политику, основанную на принципах земля = национальность, на новые группы населения.
134
Число в 2 млн. дес. взято из отчетов Крестьянского банка на 1 января и 1 марта 1917 г. и из отдельных газетных сообщений о земельных аукционах, не включенных в эти данные (250 тыс. дес). Естественно, это грубые подсчеты. Нужно отметить, что эти цифры значительно выше, чем данные, приводимые ведущими историками России и Германии, изучавшими этот вопрос. Например, Флейшхауэр утверждает, что лишь 500—600 тыс. дес. было экспроприировано за время войны. Цифры, приведенные Нольде, недооценивают масштабы конфискаций, поскольку он использовал опубликованные данные только за лето 1916 г., т.е. еще до начала активного применения ликвидационных мер осенью того же года. Соболев, приводящий данные на 1 января 1917 г., в основном ограничивается деятельностью Крестьянского банка, игнорируя продажи на аукционах, секвестры военных властей и разрыв арендных договоров. Таким образом, он также недооценивает масштаб запланированных переделов земельной собственности. См.: Fleischhauer I. The Germans' Role in Tsarist Russia. P. 27; Nolde B.E. Russia in the Economic War. P. 114; Соболев И. Г. Крестьянский поземельный банк и борьба с «немецким засильем» в аграрной сфере (1915— 1917) // Вестник Санкт-Петербургского университета. 1992. Сер. 2. Вып. 3. № 16. С. 24-29.
Программа была нацелена на радикальную трансформацию демографических показателей земельной собственности и расселения в империи, стремясь навсегда удалить определенные категории населения и заменить их представителями привилегированных национальностей. Выбор правительства в пользу именно такой конфискационной кампании имел принципиальное значение в свете растущего напряжения в деревне вокруг вопросов частной собственности на землю в целом. В некоторых районах значительного немецкого расселения, таких как Волынская губерния, немцы составляли основную массу сельского населения, ведущего хуторское хозяйство [135] . Превращение немцев во врагов, чье имущество подлежит конфискации, придавало статус официально одобренной популярной идее, бытовавшей среди крестьян, о том, что хутора и другие формы частной земельной собственности незаконны {397} . [136] На макроуровне экспроприация частной земельной собственности (той самой, которую Столыпин стремился создать) в масштабах, сопоставимых с результатами столыпинской аграрной реформы, указывает на важнейший сдвиг в политике самого правительства [137] . Во время войны режим решился на резкий разворот от поддержки обширной программы по созданию и защите частного землевладения к сопоставимой по масштабу программе «национализации» земли путем конфискации частного земельного имущества.
135
Многие губернии, где столыпинская аграрная реформа проходила особенно успешно (Екатеринославская, Харьковская, Херсонская, Самарская, Саратовская, Таврическая), также являлись основными районами расселения немцев-колонистов. Fallot J. Land Reform in Russia. P. 44, 97, 103.
136
Примечательно в этой записке то, что волынский губернатор сам придерживался тех же взглядов, предполагая, что единственный путь для русских конкурировать с немцами на равных — это включить индивидуальные земельные участки немцев в состав русских крестьянских общин и подчинить их общинным порядкам. По свидетельству Харламова, надзиравшего за исполнением ликвидационных указов на юге России, среди крестьян во время войны широко распространились слухи о том, что немцы приобрели свои хутора незаконно и поэтому не имеют на эти земли никакого права. См.: ОР РГБ. Ф. 261. Кар. 20. Д. 6. Л. 3.
137
Если включить в анализ 1907—1909 гг., то объемы немецких земельных приобретений приблизятся к половине всех перешедших в частную собственность земельных участков в 1907—1915 гг.: Atkinson D. The End of the Russian Land Commune. P. 16,78. Недавние исследования столыпинской аграрной реформы часто подчеркивают принудительный, «административно-утопический» характер ряда мер, направленных на радикальное переустройство деревни, намекая на некоторую схожесть их с советскими методами. Кампанию против всех видов имущества враждебных подданных можно рассматривать с тех же позиций (хотя и при совершенно другой оценке столыпинских реформ), т.е. как радикальный, принудительно осуществляемый проект, нацеленный на уничтожение частной собственности и всего враждебного населения деревни, реализовывавшийся методами, предвосхищавшими большевистскую коллективизацию. См.: Yaney G. The Urge to Mobilize; Pallot J. Land Reform in Russia; Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России, 1861—1914. М., 2006.
Глава 5.
ВЕЛИКОЕ ВЫСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ
Из всех практик, составляющих идеологию «национализирующегося государства» (nationalizing state), насильственное переселение — едва ли не самая драматичная. Насильственное перемещение населения, последовавшее за Балканскими войнами непосредственно перед Первой мировой войной, депортации армян в 1915 г., взаимообмен населением ряда государств накануне Первой мировой войны и еще более масштабные перемещения и массовые убийства во время Второй мировой войны и их последствия — все это показывает, насколько важны были принудительные перемещения народов для перестраивания имперского и постимперского пространства в национальные государства. В этом широком контексте насильственное перемещение национальных групп внутри Российской империи во время Первой мировой войны занимает важное место в истории Европы как один из наиболее ранних примеров широкомасштабного, санкционированного государством насильственного переселения в XX столетии. Это был важный первоначальный шаг в сторону от имперского мироустройства и «смешения» (mixing) народов в течение периода долгого мира в XIX в., предшествовавшего 1914 г., к «обособлению» (unmixing) народов в эпоху войн и становления национальных государств.
Поначалу казалось, что массовые операции военных властей в ближнем тылу направлены на решение проблем безопасности, вытекающих из самой природы тотальной войны, особенно такой, в которую массово вовлечено гражданское население воюющих сторон. Исходя из этого, первая подобная масштабная операция военного времени была направлена на интернирование всех подданных враждебных государств мужского пола призывного возраста с целью предотвратить их отъезд на родину и поступление на службу в армии своих стран. Однако подвергавшиеся выселениям категории населения постепенно расширялись, пока не охватили практически всех подданных враждебных государств, включая мужчин всех возрастов, женщин и детей, а затем продолжили стремительное расширение и на российских подданных немецкой, еврейской и других национальностей. Каждая такая операция сразу приобретала черты всеобъемлющей национализации посредством конфискации земельных владений, предприятий и движимого имущества, меняя дальнейшие цели и природу операции по мере ее осуществления. В этой главе рассматривается насильственное переселение каждой из основных групп населения империи, пострадавших от данных репрессивных мер: подданных враждебных государств, российско-подданных евреев и немцев, а также несколько менее масштабных случаев переселения других этнорелигиозных меньшинств.
Высылка и интернирование вражеских подданных
Правила военного положения напрямую давали военным властям на подконтрольной им территории право принуждать гражданских чиновников высылать любого человека или группу лиц за пределы конкретного уезда или в глубь страны. Военные власти сразу же после начала войны воспользовались этим правом, чтобы отдать приказ о первой массовой высылке и интернировании вражеских подданных. 25 июля 1914 г. исполняющий обязанности начальника Генерального штаба М.А. Беляев отдал приказ о высылке всех подданных неприятельских государств мужского пола призывного возраста, проживавших на подчиненной военным властям территории, и интернировании их в специальные лагеря в Вятке, Оренбурге и Вологде {398} . [138] Переписка между военными чинами, осуществлявшими эту процедуру, показывает, что она рассматривалась ими как полномасштабная военно-стратегическая операция, направленная на недопущение поступления вражеских подданных мужского пола на службу во вражеские армии. Поскольку на самом деле трудно было отличить резервистов от потенциальных призывников, военные власти и МВД постановили, что «все подданные Германии и Австрии мужского пола в возрасте от 18 до 45 лет», т.е. считавшиеся физически способными носить оружие, должны быть интернированы {399} . МВД взяло на себя надзор за этими ссыльными и отделяло их от военнопленных, создав для них новую категорию — «гражданские выселенцы», и в первые несколько дней действия военного положения распространило возможность применения данной меры на всю территорию империи {400} .
138
Семьям интернированных позволялось сопровождать их, и многие так и сделали.