Русский народ и государство

Ни в одной стране Западной Европы мы не встречаемся с явлением, которое до последнего времени можно было наблюдать в России: именно, с резким разрывом между духовной жизнью высших классов и духовной жизнью широких народных масс. Со времени Петра Великого высшие классы жили духовными интересами западноевропейского культурного мира, не только слепо подражая Западу, но и своеобразно претворяя западные начала в русской стихии, свидетельством чему является русская литература, музыка, живопись, театр и т. д. Русские же народные массы в это время жили своей собственной, во многих отношениях еще и теперь не опознанной жизнью, чуждой западным влияниям и питающейся единственно силами русской национальной души. Глубоко неверно думать, что русский народ просто жил в сплошном духовном мраке или в погруженности в чисто материальные интересы, Нет, русский народ во многих отношениях жил собственной духовной жизнью, по-своему верил в Бога, имел собственную устную поэзию, даже свою собственную писанную литературу, свои собственные нравственные представления, даже свое обычное право. Мы имеем в виду характеристику одной из самых малоизученных сторон русской народной жизни — именно, воззрений русского народа на государство, его политические идеалы.

Если взять Россию высших классов, то она имеет свою философию государства и права. Нельзя сказать, что философия эта отличается слишком большой оригинальностью.

Во многих отношениях она представляет собою отражение западно-европейских течений, также в некотором своеобразном преломлении, пожалуй, только менее оригинальном, чем, например, русское искусство.

Однако, эта философия права совершенно неизвестна русским народным массам и не оказала на их представления ровно никакого влияния. Русский народ имеет какую-то свою собственную интуицию политического мира, отличную от воззрений западных народов и в то же время не вполне сходную с воззрениями народов чисто восточных.

Политические идеи, особенно народные, нельзя изучать вне связи с той исторической обстановкой, в которой они родились и выросли, и, чтобы понять эту особую интуицию русским народом политического мира, следует начать с характеристики особенностей русской истории. Тема эта, как известно, старая, но доселе не утратившая своей остроты. Вокруг нее витает множество мифов, навеянных стремлением представить исторические судьбы русского народа в особом, нигде не повторяющемся свете, изобразить русские исторические пути, как вполне самобытные и оригинальные. Много в этих мифах было подмечено истинного, ибо едва ли можно отрицать, что русский народ шел действительно своими путями, но много в то же время в них и надуманных теорий и романтических вымыслов. Истина и сказка переплелись здесь в одно целое, и они до сих пор еще не отделены друг от друга, хотя отделения их как будто требует величайшая и истинно трагическая серьезность настоящего исторического момента.

Начало этим мифам об особенностях русской истории было положено славянофилами, воззрения которых оказали громадное, еще до сих пор не вполне оцененное влияние как на общее понимание русской истории, так и на практические выводы, вытекающие из исторических концепций и ими обусловленные. По учению славянофилов, едва ли не самым характерным свойством русской истории является совсем особое положение в ней государства. На Западе человеческие общества основаны были завоеванием, возникали насильственно, "из борьбы насмерть двух враждебных племен". [1] Поэтому западные общества изначала представлялись как некоторые насильственные союзы, как огосударственные общественные единства. Напротив, славяне "не образуют из себя государство", государство не их исконное существование, государство призывается ими только впоследствии как средство необходимого сохранения жизни". Государство, политическое устройство не сделалось целью их стремлений, ибо они отделяли себя или земскую жизнь от государства и для охранения первой призвали последнее. [2]

Вот это особое происхождение государства не могло не оставить неизгладимого следа и в его строении и во всей его последующей истории. Российское государство было искони государством добровольным, основанным на "взаимной доверенности" народа и власти. "Не брань, не вражда, — как говорит К. Аксаков, характеризуя русское государство, — как это было у других народов, вследствие завоевания, а мир вследствие добровольного призванья". [3]

Мир и нравственное единство — таковы были самобытные начала русского государства.

Свободное согласие пронизало отношения между властвующими и подвластными, которые соединялись единым нравственным убеждением, а не формальной юридической нормой, не правовыми гарантиями. "Гарантия не нужна! — восклицали славянофилы.

— Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем стоять с помощью зла. Вся сила в идеале.

Да и что значат условия и договоры, как скоро нет силы внутренней!". [4]

Основой государства была не "внешняя правда", а "правда внутренняя", то есть внутреннее убеждение и связанное с ним "бытовое предание". На твердости быта, проникнутого началами православной религии, а не на нормах римского права, как это было на Западе, покоилось все русское государство. Цельность бытового бытия — вот что составляло фундамент России, и она представляла собою истинно нравственное целое, приближающееся к идеалу "Нам скажут, — говорил К. Аксаков, — но уж то же было полное блаженство! Конечно, нет.

На земле нельзя найти совершенного положения, но можно найти совершенные начала… Россия нашла истинные начала, никогда не изменяла им, и святая взаимная доверенность власти и народа, легшая в основу ее, долго неизменно в ней сохранилась". [5]

Таким понятием о русском государстве определяется и славянофильская концепция русского исторического процесса. Это был, в противоположность западному, путь согласия и мира. Западные государства, начавшись насилием, должны были развиваться переворотами. Не "спокойное произрастание", а постоянная революция была условием их прогресса. В русской же истории мы почти не наблюдаем "следов разномыслия". [6] Во время русской истории народ русский не изменял правительству, не изменял монархии", [7] "Русское общество выросло самобытно и естественно, под влиянием одного внутреннего убеждения. Церковью и бытовым преданием воспитанного". [8]

А как же, можно спросить, те многочисленные внутренние потрясения, которыми была полна русская история и которые каким-то чудом ускользают от взора многих ее повествователей? Россия, как национальное государство, сложилась при царях Иване III и Василии III, то есть приблизительно к началу XVI столетия. Однако в тот момент, когда она сложилась, на горизонте ее уже начали появляться грозные тучи. Царствование Ивана IV, официально изменившего титул великого князя московского на царя всей России, ознаменовалось грозной "революцией сверху", не уступающей по своим ужасам революциям, произведенным «снизу». В конце этого продолжительного царствования явно началась завязка тех событий, которые иностранцы называют "tragedia moskovita". События эти принято объяснять кончиной династии и вопросом о престолонаследии, между тем корни их конечно заложены гораздо глубже. Со смертью Грозного началось смятение русской земли, которое продолжалось четырнадцать лет, до избрания первого Романова (1598–1613 гг.). Первые годы царствования Михаила ознаменовались казацкими восстаниями на юге, проникновением казаков с атаманом Баловнем вплоть до Москвы, господством разбойничьих шаек во всей России. Конец царствования как будто прошел спокойнее, но в начале воцарения Алексея Михайловича, следовательно, через тридцать лет по окончании великой смуты, поднялся московский бунт 1648 года. Не прошло и десяти лет, как в Москве началась церковная смута, кончившаяся расколом, поддержанным довольно широкими массами московского населения. Прошло десять лет после осуждения Никона (1658 г.) — началось казацкое движение на юго-востоке, завершившееся огромным мятежом Стеньки Разина, этого любимейшего народного героя русской истории (1670–1671 гг.). В 1675 году умер царь Алексей, и опять над Москвой повисли тучи. Кратковременное царствование царя Федора Алексеевича завершилось московской смутой 1682 года. Смутой ознаменовалось вступление на престол Петра. В 1698 году, после отъезда юного Петра за границу, вспыхнул стрелецкий бунт, потом бунт астраханских казаков, потом Булавинский бунт (1707 г.). Во время всего царствования Петра росла и углублялась церковная смута. После смерти императора Петра I в Петербурге происходила перманентная революция, которая, однако, ограничивалась дворцовыми сферами и не затрагивала широкие народные массы. Однако в 1773 году поднялся бунт яицких казаков, началась пугачевщина, потрясшая здание империи до основания и едва его не разрушившая. Итак, за 300 лет какое количество потрясений!

И большинство из них двигалось огромными народными массами, которые волновались, приходили в движение и колебали государство. Стало быть, русская история потрясениями своими не беднее европейской, так как же можно не видеть в ней «разномыслия» и считать, что она создана была силою мирного внутреннего убеждения? Но славянофилов не смущают эти вопросы. Волнения были, говорят они. однако происходили они по пустякам. Мы не даем себе достаточного отчета в том, сколь широко влияние этой исторической концепции — и в русской исторической науке и в русской политике, даже современной. Изображать "русскую смуту" как вопрос династический и как результат боярских интриг склонны все наши большие историки — и Соловьев, и Ключевский, и даже Платонов. Мы уже не говорим об историках, прямо испытавших влияние славянофильских теорий, для которых смута "не революция", а только «шатание», виной которому было правительство и правящие классы; смута началась "во дворце", и корни ее в дворцовой боярской крамоле. Характерно, что даже Ключевский склонен была отрицать серьезный социальный характер за казацкими движениями до пугачевского бунта и только в этом последнем он усматривает известную социальную основу.