Русский Париж
Шрифт:
Писатель Илья Шнейдер хорошо знал Есенина и Дункан, путешествовал с ними, сочинял либретто для постановок Айседоры.
Он записал один эпизод из парижской жизни поэта и танцовщицы.
Есенину надо было отправляться в Берлин, а Дункан еще какое-то время оставалась во Франции. Ей изрядно надоели нападки в прессе, наглость журналистов, их стремление отыскать что-нибудь скандальное, сенсационное.
Внезапный отъезд Есенина из Парижа возбудил интерес у репортеров.
Он уехал — она осталась!.. Значит, между ними произошел разрыв!..
Журналисты стали досаждать Айседору вопросами. Но Дункан отказывалась с ними общаться. Накануне отъезда из Парижа Дункан, «…поднимаясь со своим другом Мерфи в лифте к себе в номер, заметила притаившегося в углу кабины корреспондента. Продолжая разговаривать с Мерфи, она назвала его Сергеем, сделав знак Мерфи, чтобы тот принял участие в розыгрыше. Корреспондент навострил уши…».
Видимо, этот журналист не знал в лицо Есенина.
«— Мисс Дункан, — обратился он, понимающе и доверительно улыбаясь, — вы не откажетесь теперь признать, что Сергей все еще в Париже?
— Нет, нет! — с деланым испугом стала отрицать Айседора.
Корреспондент настаивал.
Айседора умолила журналиста зайти к ней переговорить и затолкнула Мерфи в ванную.
Убеждая корреспондента в том, насколько ужасным оказалось бы появление в печати сообщения о пребывании Есенина в Париже, она с опаской поглядывала на ванную. Корреспондент, клятвенно пообещав не рассказывать о происшедшем ни слова, сияя, выбежал из номера.
— Я отомстила всем им за все их нелепые писания обо мне и Есенине! — кричала Айседора, задыхаясь от смеха.
Наутро корреспондент упивался сенсационным разоблачением, но через пару часов сел в лужу…».
«Где Есенин — там обязательно скандалы, буйные сцены, дебош…» — говорили недруги поэта.
«Где Есенин — там предания, небылицы и беззлобные анекдоты, рожденные народной любовью к поэту…» — утверждали друзья.
Не обошелся без преданий и недолгий период посещения Есениным Парижа.
Перед самым отъездом из Франции он явился в «Клозри де Лила». Пришел не один, а с каким-то, не известным в этом заведении русским.
Переступив порог, Есенин окинул взглядом зал и нарочито громко заявил спутнику:
— Здесь есть эти…!
Он выразительно потряс свернутой в трубку газетой. Вероятно, там был опубликован очередной пасквиль на него.
— Кажется, нет… — ответил спутник.
— Жаль!.. А то хотел у них на глазах опустошить пару бутылок водки и немного побушевать!.. Ведь свихнувшимся от злобы и тоски бедолагам здесь не о чем писать!.. — все так же, громко, сказал Есенин.
С этими словами он и покинул «Клозри де Лила».
Впрочем, нашлись и такие, кто утверждал, что этот случай произошел в другом монпарнасском кафе, облюбованном русскими эмигрантами, — в «Ротонде».
Кто прав?
А может, и те и другие?..
Последний русский гусар
… Бесстрастную повесть изгнанья,
Быть может, напишут потом,
А мы под дождя дребезжанье
В промокшей земле подождем.
«Да, именно на заводы подавались многие русские эмигранты, изгнанные из России Октябрьской революцией. Прослышав о Биянкуре, где можно было устроиться работать на завод Рено, они устремлялись в этот парижский пригород, который из-за нашествия русских вскоре окрестят «Биянкурском»… — писала Елена Менегальдо об эмигрантах 20-х годов прошлого века. — …В отличие от творческой интеллигенции новый русский пролетариат не оставил мемуаров и письменных документов о своей заводской жизни. Но русская эмигрантская пресса, этот незаменимый хранитель коллективной памяти, день за днем запечатлела жизнь русского сообщества в Биянкуре вплоть до июня 1939 года».
Этот рабочий пригород французской столицы был построен рядом с Булонским лесом. Предположительно в 20–30-х годах там жило более 3 тысяч выходцев из России. В Биянкуре был создан филиал Русского народного университета, открылись десятки ресторанов и кафе — выходцами из Москвы, Петербурга, Смоленска, Нижнего Новгорода.
На Биянкуре предоставлялись помещения для эмигрантских собраний, любительских спектаклей и даже для православных богослужений.
Французский журналист Шарль Ледре в начале 30-х годов прошлого века изучал жизнь русских эмигрантов в этом пригороде Парижа. О своих наблюдениях он писал: «Православная церковь помещается в бараке на улице Насьональ.
Но сейчас решается вопрос о перенесении ее в другое здание, потому что в ней стало слишком тесно…
На улицах Насьональ, Дамьен и Траверсьер от французского присутствия мало что осталось — выжили только жизненно необходимые заведения и службы…
Но оглянитесь вокруг, и вы увидите рестораны, бакалейные лавки, отели, клинику, книжный магазин, кабинет дантиста, прачечную, которые принадлежат русским и обслуживают только русских».
Тысячи эмигрантов были похоронены в Биянкуре. Имена большинства из них остались никому не известными ни на родине, ни во Франции. Чиновники, офицеры и нижние чины, студенты и ремесленники, крестьяне и казаки, — в своем отечестве, — превратились в этом пригороде Парижа в «однородную пролетарскую массу». Так упоминалось во французской прессе начала 30-х годов прошлого века.
В однородную ли?..
— Господа, я просто рабочий, по имени Иван Иванов. Прошу так величать и не совать любопытный нос в мое прошлое. Семь лет я был шофером в Париже. Некоторые из вас знают меня по этому роду занятий. Да, я офицер лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. Не говорю об этом в прошлом времени. Ибо присягал первый и последний раз в жизни в лейб-гусарском полку. И даже если мне придется носить шутовской колпак или фартук дворника, — я останусь верным присяге и традициям… — так заявил новый рабочий одного из цехов завода Рено своим соотечественникам.