Русский самородок. Повесть о Сытине
Шрифт:
УМЕР ЛЕВ ТОЛСТОЙ
Кажется, давно ли это было? Пришел в Ясную Поляну к Толстому революционно настроенный слесарь из Волочанска. Высказался по наболевшим вопросам и обратился за помощью:
– Помогите, Лев Николаевич, устроиться на работу, никуда не пускают, никуда не берут, за спиной тюрьма, возвращаться туда не хочется…
Выслушав его, Толстой пишет письмо Сытину, вручает парню и говорит:
– Обратись с этим письмом к нему, он тебя устроит…
Ну как не устроить? Сытин охотно принимает парня, рад, что сам Толстой его просит об этом. Толстой в людях не
И такие случаи, когда Лев Николаевич посылал просящих помощи к Сытину, были отнюдь не редки.
Лишился места интеллигент служащий, некто Кореневский. Идет к Толстому, беседует. Выясняется, что Кореневский способен писать для печати. Толстой опять пишет Сытину, просит устроить Кореневского в редакцию газеты «Русское слово».
И Сытин пишет ему дружески, не величая «его сиятельством», как это было на первых порах их отношений, а просто:
Сердечно благодарю Вас за Ваше доброе, милое письмо ко мне, изо всех сил постараюсь, если смогу, быть полезным г. Кореневскому. Я передал Ваше письмо в редакцию и сообщаю, что она мне ответила. Редакция сейчас же горячо взялась за это дело и вступила уже с г. Кореневским в переписку, чтоб выяснить, в каком отношении и насколько г. Кореневский может быть полезен газете. Когда редакция уведомит меня о результатах переписки, я немедленно уведомлю, со своей стороны, Вас. Редакция просила меня передать Вам глубокую благодарность за добрую память».
За месяц до своей смерти Лев Николаевич обратился к Сытину через Владимира Григорьевича Черткова с просьбой оказать помощь потерпевшему за свои убеждения. Вот эта записка: «В местечке Ахтырка, где 28 000 жителей, отставленный от своей должности за убеждения бывший псаломщик Нестеренко желал бы торговать книгами (хорошими). Не даст ли ему Сытин на комиссию книг, хотя бы рублей на 80? Нестеренко я знаю только по письмам, но впечатление на меня он производит хорошее. Лев Толстой, 8 октября 1910 г.». [8]
8
Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 89, стр. 221.
И вдруг – неожиданная, поразительная новость: великий русский писатель Лев Толстой в ненастную осеннюю ночь 1910 года исчез из Ясной Поляны. Ушел из дому навсегда, искать себе «вечный покой».
В печати телеграммы: «Толстой нашелся в Астапове…», «Толстой простудился, болен…» И наконец трагическая весть: «На станции Астапово умер Толстой…»
Сытину в это не верилось. Казалось, что люди такие, как великий Лев Толстой, – сильнее смерти. Но смерть не обходит и самых великих и мудрейших… Вспомнил Сытин встречи с Львом Николаевичем, его добрые советы, беседы в книжной лавке у Шарапова и на Валовой улице в литографии, и дело «Посредника» вспомнил, и обиды графа, и, глубоко расчувствовавшись, прослезился.
Иван Дмитриевич в день похорон Толстого вместе со многими москвичами выехал в Ясную Поляну. Желающих поехать на похороны были тысячи.
Прибыл на похороны вооруженный отряд полиции, солдат и казаков.
Похороны великого писателя земли русской происходили словно под усиленным конвоем.
Сытин шел в передних рядах процессии. Тишина… Шелест шагов по усыпанной листьями узкой дорожке, да изредка где-то в стороне трещат сучья под ногами, нарушая эту тишину.
Впереди процессии на черной ленте белыми буквами: «Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны».
Позади на трех телегах венки от московских, тульских организаций и частных лиц.
– Исхудал, очень высох, не такой был, нос совсем заострился и борода реже стала… – шепотом говорил один из идущих рядом с Иваном Дмитриевичем.
– Вымотался, – говорил другой. – Графиня – та чертовка страшная, не жалела, не берегла его напоследок. Бежать из дому заставила… А сама в пруд кинулась. Булгаков за волосья вытянул из пруда. Еще бы немножко – и два гроба…
– Всю тяжесть славы выдержал, а против смерти не управился…
– Как жил, так без покаяния и умер, и крест не велел ставить. Давно это местечко в лесу он облюбовал для себя…
И вдруг запели:
– Вечная память, вечная память…
Качаясь над головами шествующих, как бы по легким волнам, подплывал гроб к могиле. За гробом – семья. Слезы, всхлипывания и голос, отрывистый, графини:
– Не буду!.. Не буду!.. Не буду!..
Кто-то в передних рядах громко сказал:
– На колени!..
И вся процессия упала на колени. И даже солдаты, не дожидаясь особой команды, в лесу, под деревьями, держа перед собой ружья, стали на колени, склонив обнаженные головы. Наверху, на ветках берез, сидели ребятишки. Под деревьями верховые казаки, сняв папахи, с винтовками за спиной застыли в седлах.
И вдруг кто-то заметил, что в толпе тульский полицмейстер стоит во весь рост.
Несколько человек обернулись к полицмейстеру и в один голос сказали строго, требовательно:
– Пристав! Становись на колени!..
– Тебе говорят, на колени!..
И полицмейстер подчинился. А около него тихие разговоры участников похорон:
– И зачем такую силу полиции да войска сюда послали?
– Он им и мертвый страшен…
– Бунта боятся…
– Бунта? Разве на коленях бунтуют?..
Зашуршали веревки при спуске гроба в могилу. Послышались рыдания и опять:
– Вечная память, вечная память…
Не сразу разошлись участники похорон, все до единого подходили к свежему холмику земли, скрывшему Толстого. У всех на лицах была выражена великая печаль, а у Сытина в застывших глазах безответный вопрос: «Ты жил среди нас, ты покинул нас, кто же другой будет равный тебе, кто тебя заменит?..»
Поздно вечером Иван Дмитриевич возвращался с похорон пешком на полустанок Козлова Засека, а оттуда в переполненном вагоне – в Москву. И весь путь до Москвы не умолкали разговоры о Толстом, о его великих творениях.