Русский щит. Роман-хроника
Шрифт:
О таком проводнике, знавшем новгородские леса и болота не хуже, чем собственный двор, можно было только мечтать. Трудно было скрыть следы сотен копыт, но ни одна новгородская застава так и не заметила движенья войска князя Довмонта. Для копорского наместника Гаврилы Кияниновича появленье Довмонта у крепости было полной неожиданностью.
Еще накануне вечером в Копорье было все спокойно. Наместник Гаврила Киянинович обошел, как обычно, караулы на стенах, строго наказал воротным сторожам:
— Как солнышко зайдет, запирайте засовы накрепко! И чтоб до света никого не пускать!
Потом вернулся к воеводской избе,
— Не надо ли чего прислать? Может, кваску?..
Не злобился Гаврила Киянинович на переяславского воеводу, хоть и держал его в заточенье. Знал его много лет, еще с того времени, когда молодой Дмитрий был новгородским князем. Ничего плохого Гавриле Кияниновичу воевода не делал. Так за что же будет утеснять его наместник? Пленника в харчах не ограничивали, выводили по утрам гулять во двор. Случалось, Гаврила Киянинович и к своему столу его приглашал. Судьба переменчива, кто знает, не поменяются ли когда-нибудь местами воевода и наместник? Не случится ли такое, что Гаврила окажется в заточенье, а Федор его стеречь будет? Бывало подобное, бывало…
Потому-то и забежал Гаврила Киянинович к переяславскому воеводе перед сном с приветливым словом.
Правда, потом наместник вспоминал, что Федор был в тот вечер какой-то взволнованный, будто бы повеселевший, но тогда вниманья на сие не обратил. Мало ли что могло обрадовать переяславца? Может, весточку с родной стороны получил: из Новгорода с хлебным обозом приехал Акимка, подручный Прохора Ивановича, перекинулся парой слов с воеводой. Но предосудительного в том Гаврила Киянинович не усмотрел. Акимка был свой, новгородский…
Поужинал Гаврила Киянинович, помолился богу и спокойно отошел ко сну. «Слава господу, еще день прожит без хлопот!»
Разбудил наместника топот многих ног и лязг оружия.
Гаврила Киянинович приподнялся, глянул на слюдяное оконце. Оно едва светилось, час был еще ранний. С грохотом распахнулась дверь в ложницу. Через порог задом пятился Никанор, комнатный холоп Гаврилы Кияниновича, жизни сберегатель. Он отбивался мечом от чужих воинов в темных кольчугах, стараясь задержать их в дверном проеме.
— Беда, боярин! Беда! — не оборачиваясь, выкрикивал холоп.
Гаврила Киянинович соскочил с постели, метнулся к столу, на котором оставил меч. Но тут Никанор упал навзничь, широко раскинув руки, а в ложницу вломились воины и скрутили безоружного наместника.
Потом Гаврилу Кияниновича выволокли на крыльцо. Зябко поводя плечами под домашним кафтаном, наместник смотрел, как между избами гоняются за его ратниками всадники, как падают со стен караульные, не успевшие поднять тревоги, а из-под воротной башни вливается в город чужая конница.
Предводитель конной дружины подъехал к крыльцу, откинул забрало шлема.
Князь Довмонт Псковский! Так вот кто сокрушил Копорье!
А ратники Довмонта уже хлопотали у тяжелого деревянного щита, закрывавшего лаз в земляную тюрьму. С лязгом покатились разбитые замки. Ратники помогали пленным переяславцам выбраться наружу, смеялись, ласково похлопывали по спинам. А когда все перелславцы оказались на свободе, в ту же земляную тюрьму начали сталкивать обезоруженных новгородцев.
На крыльцо вышел воевода Федор — уже не пленником, а хозяином города, в синем воеводском плаще поверх доспехов, с мечом у пояса.
В толпе псковских дружинников, окруживших князя Довмонта, наместник увидел Прохора Ивановича и Акимку, и тоже — не пленниками. Князь Довмонт обнял Прохора, прижал к груди, благодаря за что-то, а Акимка стоял рядом и улыбался.
Только теперь Гаврила Киянинович понял причину вчерашней радости переяславского воеводы. Акимка упредил Федора о скором вызволении! Прохор и Акимка — изменники!
Но сожалеть было уже поздно. Гаврилу Кияниновича отвели в ту же самую подклеть, где раньше сидел-маялся воевода Федор. Приникнув к узенькому оконцу, наместник смотрел, как псковичи грузили на сани великокняжескую казну, доверенную ему Великим Новгородом, и с ужасом думал, что отвечать за нее придется головой…
Распахнув дверь ударом сапога, в подклеть стремительно ворвался князь Довмонт. За ним, поддерживая рукой длинный плащ, спешил воевода Федор. Подскочив к Гавриле Кияниновичу, воевода вцепился руками в воротник его домашнего кафтана и сильно встряхнул:
— Говори, злодей, куда девал остальных товарищей моих? Боле пяти десятков переяславцев недостает!
Наместник силился что-то ответить, но голова моталась от сильных рывков, зубы стучали.
— Да оставь ты его, Федор! — послышался негромкий, спокойный голос Прохора. — Совсем душу вытрясешь из боярина! Остальных-то переяславцев в Ладогу увезли. Пусть боярин грамотку напишет, назад их потребует. А я со своими людьми быстрехонько до Ладоги добегу, все как надо исполню. Свидишься скоро со своими товарищами.
— Пиши, боярин! Пиши! — сердито повторил Федор, толкая наместника к столу. А Прохор уже расстилал на столе полоску бересты и совал в руки Гаврилы Кияниновича заостренную железную палочку — стило.
Гаврила Киянинович, покорно вздыхая, принялся выдавливать на бересте корявые буквы. Грамотку скрепили печаткой, снятой с пальца наместника…
Противникам великого князя Дмитрия Александровича явно не везло. Всего на два дня опоздал посадник Яков Дмитриевич, спешивший на помощь копорскому наместнику с сильной новгородской ратью. Он застал Копорье почти пустым: ни переяславских пленных, ни серебряной казны в городе уже не было. Ратники Якова Дмитриевича разогнали немногочисленных сторожей из местных жителей-водчан, нанятых князем Довмонтом караулить ворота и земляную тюрьму, освободили наместника и его людей. Больше в Копорье посаднику делать было нечего — опоздал!
Давая выход своей ярости, Яков Дмитриевич приказал разрушить город. В жарком пламени пожара рухнули постройки. Каменные стены и башни новгородцы дробили железными ломами и раскидывали обломки по окрестным полям. Валы срывали лопатами, пересыпая землю в ров.
Снова опустел копорский утес. Только через полтора десятка лет вернулись на него люди, чтобы поднять из развалин новую крепость…
…Но не пришлось Андрею Александровичу обосноваться в Новгороде. Грамота Семена Тонильевича сорвала его с места. «Поспеши в стольный Владимир, господин, — настаивал тот, — ибо брат твой старейший князь Дмитрий вернулся в Переяславль и собирает рать многую, и отовсюду сходятся к нему люди многие!»