Русско-японская война. В начале всех бед
Шрифт:
Неподготовленный наследник растерянно спрашивал в 1894 г.: ”Что со мной будет? Я никогда не хотел быть царем… Я ничего не знаю в искусстве управления. У меня нет ни малейшего представления даже о том, как разговаривать с министрами”[10].->-> Когда царевич Николай Александрович в 26 лет занял царский трон, то обычным его вопросом, обращенным к великим князьям — его дядьям — было: «Что я должен делать? Я не знаю даже о чем я должен говорить со своими министрами». Его сестра — великая княжна Ольга размышляла: «Во всем виноват наш отец. Я знаю, как не нравилась ему сама идея обрушить государственные дела на нашу семью — но что поделать, Ники был его наследником». Николай II стремился походить на отца — Александра III, но сам же ощущал отсутствие внутренней
Николай II всегда предпочитал Москву Петербургу, и Петр I не был его любимым героем. В этом смысле старания В.О. Ключевского — поклонника Петра и учителя Николая II пошли прахом. Николай II говорил своему врачу: “Я признаю великие достоинства моего предка, но он мне симпатичен менее всех. Он слишком восхищался европейской культурой… Он отверг русские обычаи, хорошие обряды, следование которым составляло наследие нашей нации”[11].->-> Петру I он предпочитал его отца — Алексея Тишайшего. Не случайно он назвал своего сына Алексеем, а на самом большом балу в честь Николая II (1903) весь двор был наряжен в костюмы времен царя Алексея Романова. (Еще один маленький, но характерный факт: когда речь зашла об отмене буквы “ер”, император заявил, что не представит высокого поста тому, кто будет следовать новой орфографии.) Везде, где это было уместно, Николай одевался в русском стиле — в косоворотку. В обществе он говорил только по-русски, а на английском и немецком только в кругу семьи. Николай не любил своего лучшего министра Витте (и позднее был прохладен к реформатору Столыпину). На наш взгляд справедлива оценка американского историка П. Кеннеди, назвавшего Николая II “простодушным, скрытным, уходящим от тяжелых решений и слепо верящим в свои священные отношения с русским народом, к благосостоянию которого он не проявлял интереса”[12].->->
Царь Николай в конечном счете стал жертвой процесса, которого он не мог контролировать. (Раскаты грома для Романовых послышались в Крымскую войну, позором стало поражение в войне с Японией и все решила Первая мировая война). Он настолько лишен был “инстинкта правителя”, что не создал даже небольшой группы непосредственных помощников. Каждое утро он исполнял огромный сизифов труд знакомства и подписи государственных бумаг. Огромный государственный корабль шел в тумане и капитан должен был находиться на мостике с биноклем и рулем, а он корпел в каюте над бумажной работой.
Западные послы сомневались в решающем для правителя качестве — воле. Французский посол Палеолог, отмечая простоту, мягкость, отзывчивость, удивительную память Николая II, указывает на его неуверенность в собственных силах: “Чтобы руководить государством, которое стало таким громадным, чтобы повелевать всеми двигателями и колесами этой исполинской системы, чтобы объединить и употребить в дело элементы настолько сложные, разнообразные и противоположные, необходим был, по крайней мере, гений Наполеона»[13].->-> Бедой Николая II было то, что он ладил лишь с посредственностями, люди воли и характера не привлекали его. Царь искал душевного спокойствия. а не благоденствия народа, не его подлинной силы.
Николай II не понимал смысла русской истории, он не лечил раны России — был к ним, по большому общественному счету, равнодушен. Он позволил себе даже обидеться на народ, который сам повел в неразумное испытание. В его страшный час и народ показал свою худшую черту — черствое равнодушие к своему династическому вождю.
Царь полагался на ведущих министров. Подлинным героем времени и места был любимец царя Александра Третьего, министр железных дорог, подлинный строитель Транссиба — Витте.
Особенно старался молодой кайзер Вильгельм Второй, для которого сосредоточение России на Китае и Корее означало, помимо прочего, ее ослабление на европейских границах, что заведомо ослабляло франко-русский союз, сдерживающий Германию в ее стремлении к гегемонии в Европе. Вильгельм без обиняков дал знать царю Николаю, что Германия «присоединится к любым действиям, которые Россия посчитает необходимыми предпринять в Токио с целью заставить Японию отказаться от захвата не только южной Маньчжурии и Порт-Артура, но и расположенных у юго-западного побережья Формозы Пескадорских островов».
Витте хотел иметь (пользуясь выражением Наполеона) «спящий Китай», максимально пассивную державу, не вступающую в мировую борьбу. Витте немедленно выделил среди прибывших на коронацию царя Николая в 1894 г. главу китайского императорского правительства Ли Хунчана и уделил ему особенное внимание. С этого времени Россия становится как бы опекуном огромной азиатской страны, ощущающей давление Запада и Японии. Это предопределило отношение России к конфликту Китая с Японией в 1894–1895 гг., когда островная империя жестко наказала континентального гиганта. В связи с победой Японии над Китаем недавно коронованный император Николай встретил первый внешнеполитический кризис своего правления.
Ставшего министром иностранных дел князя Лобанов-Ростовского трудно назвать сторонником энергичного внешнеполитического курса России на Дальнем Востоке. Князь опасался оказывать излишнее давление на Токио, лишая его шансов закрепиться на материке и требуя на виду у всего мира эвакуировать Ляодунский полуостров. Он был сторонником более мягкой линии: указать японскому правительству «в самой благожелательной манере», что захват у Китая Порт-Артура будет непреодолимым препятствием на пути налаживания дружеских отношений Японии с Китаемв будущем, этот захват станет «вечным» очагом противоречий на всем Востоке. Но осмотрительность князя Лобанова-Ростовского становилась все менее популярной.
Русским сторонникам опеки над Пекином восстать против столь плачевных для Китая результатов войны с Японией было относительно нетрудно в свете общезападного недовольства ее итогами. Западный мир и Россия не были готовы к подобному повороту событий. Европа впервые за пять столетий встретила нарушающую ее планы силу. Берлин был просто возмущен, Париж обеспокоен, Санкт-Петербург уязвлен. Лондон — к отчаянию японцев — невозмутимо молчал. Общественное же мнение России в данном случае сочувственно отнеслось к жертве войны. Газета «Новое время» писала 20 апреля 1895 г.: «Россия не может позволить Японии осуществлять протекторат над Кореей, который она получает благодаря условиям договора. Если единственный (в данном регионе. — А.У.) порт Порт-Артур останется во владении Японии, материальные интересы России будут ущемлены, пострадает ее престиж как великой державы».
Вначале император Николай придерживался относительно мягких позиций, соответствующих воззрениям его министра иностранных дел. Но шли дни, самодовольное самоуправство японцев представлялось и России и Западу все менее привлекательным. Петербург увидел посягательство на русские интересы в регионе. Позиция царя становилась все более жесткой. Его стали привлекать идеи создать, как минимум, неподалеку от Порт-Артура русский Порт-Лазарева на побережье Восточной Кореи. 5 апреля российский император пришел к выводу, что «для России открытый и действующий круглый год порт необходим абсолютно. Этот порт должен находиться на материковой части (на юго-востоке Кореи) и должен быть присоединен к нашим владениям полосой земли».