Русское народное порно
Шрифт:
– Сто баксов? – спросил Алёша.
– Исполнение желания, – возразил я. – А желание это?.. какое у него сейчас желание?.. ну?.. не знаете?.. – тут я сделал паузу и сам же себе ответил: «Чтоб каждая из этих пяти красавиц… по очереди… нежно… трепетно… потрогала там у него… Ведь так?»
– Да, – едва не задохнулся от восторга Васенька. – Конечно.
– Что, красивые мои, преподнесём приз? – спросил я.
Юницы, сбившись в небольшое стадо, помалкивали. Но смотрели целенаправленно, весьма избранно и выразительно.
Тут у нас вышло нечто
– Коснись его, красивая, – иезуитски и безоговорочно сказал я.
– Можно. Не бойся, – поощрил её Василий.
Тамара, поколебавшись, осторожно потрогала пальчиками тёмную головку Васенькиного уда с проворно повысунувшейся на самом заметном месте склизкой прилипчивой капелькой.
– Отвечает! Чувствуешь, отвечает тебе? – сказал я.
– Да, – сказала юница. Пальцы оной непроизвольно коснулись капельки и слегка растёрли её.
Васенька, кажется, едва не помешался от эвдемонизма в это безотчётное мгновенье.
– Кипучий, ведь верно? – сызнова вопросил я, принуждая юницу немного продлить осязание.
– Да, – сказала юница.
– Всемогущественный?
– Да.
– И самонадеянный?
– Да, – в четвёртый раз вымолвила красавица.
То же самое потом я проделал с Танечкой. Васенька, откинув голову, прикрыл глаза и тихо постанывал. Уд его ответил и Танечке. Он всем отвечал. Таковы уды юношей.
Сашенька подошла сама, сообразив, что её очередь. Я её лишь напутствовал словом. Она потрогала хладнокровно. С сознанием собственного значения. И даже немного помяла головку пальцами. Василий аж задрожал от сего недвусмысленного действованья.
Васенькина капля иногда срывалась с уда на пол, и её место тут же занимала новая, столь же склизкая и поспешливая.
Олечка Конихина вся попунцовела, когда я подвёл её к Васеньке. Любопытство боролось в ней с застенчивостью (и ещё, должно быть, с какими-нибудь акциденцией, традесканцией и всяческой майтрейей). Она подносила руку к Васенькиному уду и отводила её (Васенька следил за робкой дланью юницы своими полупомешавшимися зенками. «Коснись, коснись», – умолял её он.). Потом всё же пересилила себя и потрогала головку пальцами.
– Интенсивный какой, – сказал я.
– Интенсивный, – жалко шепнула девица.
– И непреоборимый?
– Да, – ещё жальче шепнула она.
– Касайся, касайся! – стонал Василий. Он был весь красен. Та, как ей было сказано, сызнова касалась юношеского уда.
– Капитальный и обнадёживающий?
На этот раз её не хватило даже на шёпот, и она согласилась одними глазами.
Странное что-то произошло с Гулечкой. Она пресерьёзно позволила мне довести себя до нетерпеливо ожидавшего юноши. Я мягко направил её руку к искомому предмету, Гулечка обхватила пальцами нерушимый Васенькин уд, и тут мгновенная судорога пробежала по её телу. Казалось, хорошенькая обезьянка хочет прямо теперь затолкать эту твердостенную чуждую юношескую принадлежность в себя, буквально, напрыгнуть на оную. Хотя это длилось менее секунды, Гулькино движение заметили все. Она увидела это, отошла от Васеньки и отвернулась.
– Ещё! – простонал юноша, поняв, что сладкая процедура закончилась.
– Погодь, – возразил я.
13
Васенька посмотрел на меня. Как-то этак подпочвенно. Как-то так разорённо.
– Ты ведь доверяешь мне? – спросил я его.
– Да, – сказал бедный мальчик.
Тут Алёша быстро стянул с себя трусы.
– Я снял всё, а можно и мне то же? – выпалил он.
– И ты погодь, милый, – возразил я маневренно. С этаким руководственным назначением.
– А что?
Я поворотился к остальным. Как мастер злоключений какой-то.
– А вы все доверяете мне? – спросил я.
– Да, да, – нестройно заголосили юноши и юницы.
– Так может, мы теперь возьмём да снимем наше первое кино?
– А съёмочная группа? – удивлённо спросила Танечка Окунцова.
– Да вот же она, – усмешливо и победительно сказал я, обведя рукой всех в зале.
– А студия, камера? – не унималась она.
– Камера за стенкой стоит давно наготове. А студия… везде: и здесь, и в гардеропной (она же аксессуарная), и в спальной, и на веранде, и в мезонине. Всё для вас, красивые мои! Только в кабинет мой вам вход закрыт.
– Так это вы здесь самый главный, стало быть? – удивлённо спросила Тамара Шконько.
– Нешто вам питерские аль московские милей? – кротко заметил я.
– Нет. Я только спросила.
– Так что же, согласны? – продолжил я.
Согласны были все. Для них это была ещё шутка, была игра. Взрослая, но всё-таки игра.
– Интересно вам это? – спросил я. – Сниматься в кино…
Им было интересно, они кивали головами, слышны были беспардонные одобрительные возгласы.
Я повёл их в спальную комнату.
– Но учтите… – фарисейски и тлетворно сказал я, заградив им вдруг путь, – вам в одежде на съёмочную площадку входить запрещается! А то, что на вас, это – одежда.
– А вам можно? – находчиво спросила Сашенька Бийская.
– Мне можно.
Оба юноши давно были нагими. Юницы же… под влиянием момента теперь почти не колебались. Не прошло и десяти секунд, как все лифчики и все трусики полетели на пол. Юноши и юницы сызнова смотрели друг на друга, будто бы знакомясь. Васенька противуположный пол, буквально, пожирал глазами, и казалось, готов был наброситься с целью насильственного разбойничества и сугубого попрания беззащитности. Алёша в том же направлении позыркивал несколько сдержанней, но тоже устремлённо. Заметно смущалась Олечка Конихина. Даже обнажившись, она плотно прикрывала руками грудь и лоно.
– Что, милая? – спросил я.
– Савва Иванович, – дрожащим голосом (тоном переполоха) сказала она. – Я, наверное, не подойду, у меня ещё не было ничего такого. В смысле, никого…
– Ахтунг! – дурашливо крикнул Васенька. – Среди нас девственница.
Сердиться на него было решительно невозможно.
– Ты подойдёшь, подойдешь! – никак не угомонялся он. – Дело поправимое!.. Это даже запросто!..
– А можно, я у тебя буду первым? – попросил Алёша Олечку и, взяв её за руку, немного отвёл от груди. – Я очень хочу!