Русское

Резерфорд Эдвард

Иванушка заметил, что отец ободряюще улыбается ему, пытаясь вселить в него уверенность, но истолковал эту улыбку как напоминание, что ему-де надобно произвести достойное впечатление, и, как всегда в таких случаях, тотчас же словно сжался в комочек, смутился, смешался и от страха забыл обо всем на свете. Следующий вопрос старца лишь усугубил его смятение и ужас:

– По нраву ли тебе здесь?

Что он мог ответить? Он был так опечален, что, услышав прямой вопрос, не в силах был более сдерживать свои чувства и скрывать боль разочарования. Из глаз у него хлынули слезы;

в ярости на отца, в безудержном отчаянии, он не в силах был поднять взгляд, и тут у него вырвалось:

– Нет!

Он почувствовал, как его отец окаменел от гнева:

– Иван!

Он оторвал взгляд от земли и встретился глазами с разъяренным отцом. Монаха же его ответ, по-видимому, нисколько не смутил.

– Что ты здесь видишь?

Вопрос снова застал его врасплох. Он казался таким простым, что, слишком взволнованный, чтобы его обдумать, Иванушка тотчас же выпалил:

– Гниющие листья.

Он услышал, как его отец ахнул от негодования, а потом, к своему удивлению, увидел, как монах протягивает бледную, костлявую руку и ласково берет Игоря за плечо.

– Не сердись, – мягко упрекнул он боярина. – Мальчик всего-навсего сказал правду.

Он вздохнул:

– Но молод он еще тут жить.

– Здесь и молодые селились, – резко возразил ему отец.

Монах кивнул, но явно без большого воодушевления.

– Случалось, – согласился он и повернулся к Иванушке.

Что будет дальше, Иванушка не мог и вообразить. Уж никак не то, что сделал старец, а он спросил:

– Что ж, Иван, хочешь ли стать священником?

Священником? Да о чем этот старик только думает! Иванушка намеревался стать героем, боярином. С открытым ртом, в ужасе уставился он на монаха.

Суховато улыбаясь, обернулся отец Лука к Игорю:

– Ты уверен, что не ошибся, друг мой?

– Я думал, так будет лучше, – отвечал Игорь, сдвинув брови от гнева и смущения.

Иванушка поднял глаза на отца. Поначалу ему трудно было понять даже, что именно они обсуждают, но постепенно, преодолевая свое внутреннее смятение, он стал осознавать: если его отец полагал, что ему надобно сделаться священником, значит его считали недостойным боярского звания. И вот к едва пережитому разочарованию оттого, что внушающий благоговейный трепет отец Лука оказался маленьким неопрятным старичком, добавилась двойная боль – оттого, что отец обманул его и отверг, даже не сообщив о своих намерениях.

Тут отец Лука достал книгу и открыл ее.

– Это литургия святого Иоанна Златоуста, – сказал он. – Можешь прочитать?

И показал Иванушке молитву.

Мальчик, запинаясь, прочел, и отец Лука тихо кивнул. Потом он достал другую книгу и показал ее Иванушке, но письмо в ней было иное, чем то, к которому привык мальчик, и он покачал головой.

– Это старинный алфавит, придуманный для славян блаженным святым Кириллом, – объяснил старец. – На самом деле есть еще монахи, которые до сих пор предпочитают старинное письмо. Но сегодня мы пользуемся алфавитом, изобретенным последователями Кирилла: большинство букв в нем греческие, а называют его кириллицей. Если хочешь стать священником, не

мешало бы тебе все это знать.

Иванушка повесил голову и промолчал.

– Мы в нашем монастыре, – тихо продолжал старец, – живем согласно уставу, введенному нашим игуменом Феодосием. Сей устав мудр. Наши монахи много времени проводят за пением и молитвой в часовне, но и благотворят – например, ходят за больными. Есть и те, кто и вправду выбирает себе более суровое послушание и отшельничество в кельях или в пещерах, где подолгу остаются одни. Но таков их выбор.

– Это выбор угодника Божьего, – почтительно вставил Игорь.

На отца Луку это не произвело особого впечатления.

– Жизнь такая под силу не всем.

Он вздохнул, и вздох его напомнил Иванушке шипенье. Ему казалось, что монах дышит реже и не так глубоко, как обычные люди.

– Жизнь иноческая есть постоянное стремление приблизиться к Господу, – тихо продолжал он. Трудно было сказать, обращается он к Игорю или к его сыну. – Тот, кто неустанно взыскует единения с Господом, умаляется плотью, но прирастает духом – такова щедрость Господа нашего.

В ушах Иванушки тихий голос монаха звучал словно шелест опадающих листьев.

Тут отец Лука зашелся сухим, хриплым кашлем. И Иванушка подумал: «Он точно полова, в землю зарытая».

– И потому тело умирает, чтобы душа жила вечно.

Иванушка знал, что некоторые монахи у себя в кельях спят в гробах, дабы приуготовиться к смерти.

Он почувствовал, что отец Лука бесстрастно смотрит на него, наблюдая, как принял мальчик его слова, – но все равно не смог скрыть отвращения и желания позабыть о смерти.

– Однако это не смерть, – продолжал отец Лука, словно угадав его мысли, – ибо Христос победил смерть. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно. Вот потому-то, хотя плоть наша подвластна смерти, наши души живут в Духе Господнем, умаляясь пред Ним.

Но если старец произнес эту фразу с намерением утешить и успокоить мальчика, то не преуспел.

Аскетический идеал умерщвления плоти был известен издавна. Много веков ему следовали одержимые религиозным рвением отшельники христианской Сирии. Выбирая его, монахи не причиняли себе неумеренной дикой боли, в отличие от флагеллантов на Западе, но медленно, постепенно лишали себя жизненных сил, чтобы плоть, укрощенная и смирённая, не препятствовала жизни духа и служению Господу.

По-прежнему внимательно глядя на Иванушку, монах продолжал:

– Но такие крайности под силу лишь немногим. Большинство здешних иноков ведут жизнь простую и мирную, посвященную служению Господу и своим единоверцам. Воистину, именно такой устав одобрял игумен Феодосий.

Однако Иванушка слишком уж упал духом и потому не находил утешения ни в чем.

– Ты хочешь служить Господу? – внезапно вопросил старец.

– Да, конечно.

Он готов был расплакаться. О, как страстно он мечтал служить Господу! Как часто в мыслях он видел себя верхом на коне, скачущим по колышущемуся степному ковылю во имя Господа навстречу язычникам кочевых племен – без тени сомнений и колебаний.