Рядом со Сталиным

Рыбин Алексей Трофимович

* * *

Но вернемся в ту раскаленную атмосферу. Я был стократ проверенным, абсолютно надежным человеком. Поэтому, казалось бы, мог не беспокоиться о собственной судьбе. Однако два сотрудника НКВД арестовали меня прямо в секретариате Орджоникидзе и доставили на родимую Лубянку. Два часа в персональной камере заставили меня просеять всю жизнь сквозь самое мелкое сито. Вина или какая-то роковая оплошность не обнаружились. Наконец привели к комиссару оперативного отряда Паукеру, где выяснилось, что меня спутали с другим Рыбиным — шофером погибшего накануне начальника Главвагона Винокура.

Вроде бы на сей раз мне повезло. Но

спустя некоторое время меня угораздило похвалить произведение Рамзина. Того самого инженера, которого судили по делу «Промпартии». Чтобы зря не томиться в камере, он изобрел прямоточный паровой котел с большим экономическим эффектом. За это Рамзина освободили и даже наградили орденом Ленина. Не знаю, где он тогда работал, но иной раз приходил на прием к Орджоникидзе. И вот я в своем подразделении похвалил умную голову. Тут же кто-то донес, что Рыбин восхваляет врага народа! Еле-еле увернулся от новой камеры.

Еще пример такого же рода. Однажды я спросил знаменитого летчика М. М. Громова, почему арестовали некоторых сотрудников его Летно-испытательного института. Он честно признался:

— Аресты происходили потому, что авиаконструкторы писали крамолы друг на друга, каждый восхвалял свой самолет и топил другого. Отдельные из них доказывали, что их самолет по летным качествам превосходит самолет другого конструктора, однако не запущен в производство. Такая неразбериха наблюдалась. Но от Сталина я не слышал, чтобы грозил мне арестом. Вот Ворошилов пообещал меня арестовать. Пожалуйста, говорю, можете, если я заслуживаю. Ворошилов на это ответил:

— Товарищ Громов, да я пошутил над вами.

Вот какие шутки тогда были в моде… Почти каждый не знал, чем закончится ночь. Одна меня тоже ошеломила. Это случилось уже в Большом театре. До трех часов я бдительно не смыкал глаз. Потом оставил на посту своего помощника Шепилова и прилег в артистической на диван. В пять проснулся — нет моих сослуживцев. Оказались врагами народа. А ведь я, ничего не подозревая, иногда беспечно забивал с ними «козла».

Так оперативно действовал новый глава НКВД Ежов, неказистый мужичок, для солидности надевший специально сшитую фуражку и шинель. Прежде он работал секретарем ЦК. Затем по решению Политбюро должен был укрепить органы честными партийными работниками. Но скоро превратился в «ежовые рукавицы», его портрет болталался на шестах во время демонстрации трудящихся на Красной площади.

Кто же мог рекомендовать этого забулдыгу на такой ответственный пост? Видно, Маленков, Микоян, Хрущев, Каганович. Однако никто из них, в том числе Ворошилов и Молотов, не сказали Сталину о пороке Ежова, который вместо чистки прежнего аппарата, пропадал у мясистой поклонницы из продмага и окончательно спился. А подручные тем временем орудовали вовсю, подсовывая на подпись бесконечные списки на арест невинных людей.

Как в таком состоянии Ежов мог заниматься делом Блюхера — уму непостижимо. Суть в том, что я, параллельно с работой в Большом театре, продолжал выполнять обязанности дежурного телохранителя. И когда Блюхер приезжал с Дальнего Востока в Москву, я постоянно сопровождал его. Жена Блюхера жила на Чистых прудах. Но там он редко бывал, предпочитая останавливаться в «Метрополе», где любил слушать цыганский хор, по ночам выступавший перед иностранцами.

Незадолго до ареста его вызвал к себе Ежов. Разговор длился часа полтора. Я просто сидел в приемной и то весь извелся. Наконец Блюхер вышел из кабинета, но тут же вернулся за позабытой фуражкой. Может быть, зря… Лишь один раз в жизни я слышал плохой отзыв

об этом человеке прекрасной души. И вот его судьбу решало такое ничтожество…

По-прежнему подозревавший всех и вся начальственный аппарат НКВД требовал от рядовых сотрудников заведения новых дел на антисоветчиков. Только личный сотрудник для поручений Сталина генерал Румянцев неизменно критически относился к арестам, считая, что даже виновных в чем-то людей нужно просто вызвать и предупредить, чтобы не занимались пустой болтовней, не позорили советскую власть. До сих пор живы люди, которые благодаря ему избежали тяжких последствий. До сих пор они благодарны судьбе за встречу с умным и справедливым человеком.

Но мудрый Румянцев находился в Москве и даже в наркомате был, наверное, единственным с таким самостоятельным мнением. А по всей огромной стране судьбы повинных и невинных граждан решали тройки — секретарь обкома, председатель исполкома и начальник управления НКВД. Именно они ставили к стенке людей. По преданию, шефом троек был Каганович.

Где секретари горкомов и обкомов осуществляли действительное руководство, необходимый контроль, там людей зря не арестовывали. Убедительным примером тому служит принципиальность секретаря Сталинградского обкома А. Чуянова. Когда начальник НКВД Шаров и следователь Сац представили на утверждение список арестованных, подлежащих осуждению, Чуянов затребовал на ночь их дела и в результате пришел к выводу, что люди были арестованы без оснований, предложил освободить их. Тогда раздался грозный телефонный звонок из Москвы. Маленков разнес Чуянова за самоуправство. Тот мужественно стоял на своем. Возмущенный Маленков доложил все Сталину. Однако вождь не поддержал его. В итоге до и после войны у Чуянова сохранились со Сталиным хорошие деловые отношения.

Очень к месту здесь и воспоминания Главного маршала авиации А. Голованова, который однажды после доклада задержался. Сталин удивился:

— Вы что-то хотите спросить?

— Товарищ Сталин, а за что этот конструктор сидит в тюрьме?

— Говорят, за связь с иностранцами.

— Товарищ Сталин, вы верите этому?

— А вы верите?

— Нет, не верю!

— И я не верю. Всего хорошего.

В результате авиаконструктор был освобожден. Потом Голованов получил письмо от своего бывшего начальника Менсветова с просьбой помочь выбраться из заключения. При случае рассказал об этом Сталину, который спросил:

— Откуда он?

— Грузин. Из князей.

— Что-то я не слышал в Грузии князей Менсветовых.

Все равно Голованов попросил освободить его как арестованного необоснованно. Сталин все-таки уточнил:

— А вы уверены в невиновности Менсветова?

— Абсолютно!

Через некоторое время князь был на свободе и храбро сражался под командованием Голованова. После таких случаев плохо верится, что именно Сталин являлся инициатором ареста людей. Да к тому же без всяких на то оснований.

Однако самоуправство на местах и перегибы в органах НКВД были явными. Чуя, что пора за это держать ответ, Ежов стал всячески избегать Сталина. Тот звонит в наркомат — ему отвечают, будто нарком в ЦК. Запрашивает ЦК — слышит, что Ежов у себя или на даче. Лопнуло у вождя терпение. Послал полковника Кириллина с пакетом в Подлипки, наказав, чтобы Ежов сам расписался на конверте. Спасая шефа, это хотел сделать порученец Фатьянов. Но Кириллин был непреклонен. Ежов прочитал записку Сталина с вызовом на Пленум ЦК и помрачнел так, что озаботился даже сидящий рядом Фриновский, его заместитель по пограничной охране.