Рядовой случай

Щукин Михаил Николаевич

— Выкинули? — не скрывая злорадной усмешки, спросил ее Кузьма при первой встрече и сам же, довольный, ответил: — Выкинули.

Фаина промолчала, она надеялась, что еще выберется. А тут, как яичко к пасхе, подоспело и предложение заведовать «Снежинкой». Она с радостью согласилась, и жизнь пошла почти прежняя, такая же веселая, но в этот раз Фаина не заметила того момента, когда всерьез стала пить, а не заметив его, не замечала и многого другого. Не замечала, что уже не мечтает о возвращении в город, не думает о том, что еще утрет нос Кузьме, да и вообще были бы деньги да магазин работал…

…Дежурка остановилась

у крыльца леспромхозовской конторы, мотор заглох и стало слышно, как с днища кузова стекает жидкая грязь. Фаина спрыгнула на деревянный тротуар, огляделась, поймала украдкой брошенный взгляд Кузьмы и отвернулась. Наступающий день показался ей таким противным, что она даже сморщилась. Махнула рукой, развернулась и пошла обратно в Оконешниково.

8

За ночь Галина собрала вещи, которые, как она считала, понадобятся в первую очередь. Все, что понадобится не скоро, оставляла. Но ей лишь казалось, что собирается она с умом и толково. На самом деле складывала в чемодан, что попадало под руку: флакон с одеколоном, почти пустой, старое настольное зеркальце с трещиной, вышитую накидку со швейной машинки, будильник, а белье, не разглядывая, вообще свалила кучей. Чемоданы были полными, она их едва закрыла. Села передохнуть, огляделась и поняла, что почти все остается.

— Никуда уж, видно, не денешься…

Она сказала эти слова и ей стало страшно от мысли: ведь бежит, бежит, закрыв глаза, от запутанной своей жизни, наугад, не дожидаясь увольнения в леспромхозе, не зная, как примет ее тетка, живущая в соседней области, а главное — не повторится ли и там прежнее? Закрывала глаза и отмахивалась от страшного вопроса. Ей хотелось уйти от него. Галина надумала принести воды, взяла ведра, вышла на крыльцо и остановилась, вдруг дошло до нее — вода больше не понадобится, через несколько часов придет автобус. Вернулась назад, оттащила к самому порогу чемоданы. Скоро идти на остановку. Но еще оставалось у Галины несделанное, самое главное, отложенное напоследок. Из комода достала она черный полушалок, низко, по-старушечьи подвязала его, почти закрыв глаза.

Едва она успела выйти в переулок, а навстречу ей уже семенила, спотыкаясь, бабка Шаповалиха. Увидев Галину, бабка засеменила еще быстрей. Маленькое дряблое лицо, похожее на сморщенную картошку, вытащенную летом из погреба, было озабоченным и жалостливым. Галина хотела юркнуть назад в ограду, да куда там!

— Подожди, милочка, подожди меня. — Бабка подсеменила к ней и перевела дух. — Здоровьишка-то совсем нисколько не стало, чуток прошлась и заздыхалась, спину как железом кто тычет, ноет и ноет. Дело-то, милочка, какое нехорошее, мне его вчера уборщица сельсовета рассказала, Мотя Звягина. Григорьеву в районе велели, чтобы выселил тебя, к тюремщикам куда-то. От страхи-то, а?! А Дмитрий-то Палыч возьми да запрети ему. Него там у них было, говорит!

Бабка ждала, что ответит ей Галина, и тогда она со спокойной душой пойдет рассказывать про этот ответ. Но Галина молча обошла бабку и, не оглядываясь, почти побежала по переулку. Приостановилась только за деревней, на горке, когда показалось внизу, примыкающее к самому краешку бора, деревенское кладбище. Подняла глаза и сразу увидела одинокую, изогнутую березу, уже совсем голую, и внизу, под ней, голубую железную оградку и голубой железный памятник. Галина побежала вниз, поднимая рукой полушалок, чтобы лучше видеть, побежала так, будто не к могиле, а к живому Алексею несли ее

ноги, к Алексею, который защитит, обогреет, отведет все беды, даже самые страшные.

Маленькие воротца чуть слышно скрипнули и сами закрылись за ней, тихонько звякнув защелкой, словно знали, что никого сюда больше пускать не надо. Дерн, которым Галина еще по весне обложила могилу, растрескался, высох, трава на нем давно завяла, а в щелях между усохшими кирпичиками пробилась горькая полынь. Царапая о нее лицо, Галина упала плашмя и замерла, раскинув руки. Она не кричала, не голосила, а лежала и тихонько постанывала. Потом замолкла, вслушиваясь, но лишь один ветер посвистывал в голых ветках березы, да растрепанный воробей, что примостился под крестом соседней могилы, изредка подавал тоненький голосок. Галина старательно продолжала вслушиваться, сама не зная зачем, но из-под кирпичиков дерна не доносилось ни звука. Тишина там была, какой и положено быть на кладбище. Уже не в первый раз вслушивалась Галина в эту тишину, ожидая, что вот-вот донесется до нее хоть какой-то звук, тот, который однажды так ее напугал.

После похорон Алексея прошло три дня. Каждый вечер, забываясь, Галина выглядывала на улицу в окно, смотрела на улицу и ждала. На третий день к свекровке, которая приезжала на похороны, пришли старухи. Посидели, повздыхали, поговорили о покойном, потом начали рассказывать друг другу, что всегда рассказывают в таких случаях, не очень-то веря своим рассказам, но и не очень-то сомневаясь в них.

У одних покойника вынесли вперед головой из избы, и он снился всем домашним, жалуясь, что его не могли даже похоронить как надо; у вторых другая история случилась — не закрыли покойнику глаза, а он еще двоих подглядел из семьи.

— У вас-то все хорошо, все по-людски, — успокаивали старухи свекровку и дальше перечисляли страшные случаи.

Галина слушала краем уха и даже не обратила внимания на эту историю — мало ли чего старухи наговорят. А история такая. В одной деревне помер молодой мужик. И стало сниться жене, будто живой он и будто просит могилу раскопать, выручить его. Жена всполошилась, подняла всех на ноги. И на своем настояла. Приехала милиция, могилу раскопали, открыли гроб, а там — батюшки мои! — покрывало в ногах, рубаха порвана, пальцы в крови, а от крышки гроба прямо щепки отколупаны, видать, хотел, бедняга, вырваться.

Бабки ушли. Галина легла спать и во сне увидела живого Алексея. Утром вчерашняя история уже не казалась выдуманной, наоборот, она стала самой настоящей правдой.

Тайком от свекровки Галина ушла на кладбище и там, припав к свежему, земляному холмику, к сырому, желтому песку, уже накрытому снегом, напряглась, вслушиваясь изо всех сил, до звона в ушах. И вдруг оттуда, из-под земли, донеслись до нее глухие звуки, они упорно пробивались из глубины, и когда им совсем немного оставалось, чтобы вырваться наружу, они таяли, как тает легкий вздох, а дыхание после него уже неразличимо.

Дикий страх затряс Галину, она не помнила, как бежала с кладбища, не помнила, как оказалась в сельсовете и как требовала от Карпова, чтобы он разрешил разрыть могилу. Она не слышала ни себя, ни других — в ушах все еще стоял тот звук, пробивающийся из-под земли.

— Галя, успокойся, успокойся. — Чья-то легкая рука прикоснулась к ее плечу. Галина вскинула голову и увидела врачиху Борисенкову и много людей, набившихся в кабинет в Карпову. — Успокойся, он не может быть живым, его же анатомировали, понимаешь?