Рыба, кровь, кости
Шрифт:
— Мы смотрели не туда, слишком низко, — протянула Клер.
— Это частенько создает трудности, — отозвался Бен, к явному удовольствию Джека — его противника в непрекращающемся споре.
— Там обитель богов, — прошептал ей носильщик-лепча, и ей захотелось поверить ему.
Мерцая слева от тропы, словно мираж, колдовской призрак, вершина показалась им на глаза только рано утром, пока из долин не поднялся горячий воздух, скрывший ее, и на закате, когда облако закутало расщелины, будто шифоновый шарф, сброшенный какой-то капризной небесной дивой. В отличие от Эвереста, спрятавшегося посреди архипелага Гималаев, три белоснежных паруса Канченджанги парили в одиночестве: «корабль-отшельник изо льда, качающийся на волнах меньших гор», как назвал ее Бен.
Сегодня рано утром я вышла из палатки пописать и увидела Бена, свернувшегося калачиком в своем спальном мешке возле обрыва, словно подбитый ватой Будда, лицом к заснеженной, залитой лунным светом Канченджанге, а с пастбища под нами доносился чистый звон колокольчиков мулов. Здесь, наверху, гораздо легче принять точку зрения Ника на связанные с Джеком события в Калькутте, которые кажутся уже не такими важными, возможно, потому, что, как говорит Бен, некоторые вещи не предназначены для того, чтобы их открывали. Конечно же, он не имел в виду тайны темного прошлого Джека (которые мы с Ником держим при себе), а рассказывал о британской группе альпинистов, которые в 1955 году остановились, не дойдя до вершины Канченджанги, в знак уважения к местным жителям, которые почитают гору. В их победной телеграмме, отправленной в «Тайме», значилось просто: «Вершина Канченджанги минус пять футов по вертикали достигнута 25 мая. Все здоровы».
К счастью, перед нами не встанут подобные моральные дилеммы. Самый высокий перевал, который нам придется миновать, не превышает девятнадцати тысяч футов; когда я узнала об этом, меня кольнуло сожаление, что странно, учитывая мой страх высоты (в котором я не призналась никому, кроме Д. Р., моего приятеля-лепча). Впервые в жизни я понимаю, почему люди так алчут горных вершин. Пустыни и реки утекают прочь, засасывают; их очертания постоянно меняются и приспосабливаются. Горы же неподвижны. С этих пиков можно проложить четкий курс, прочертить безупречный треугольник. При виде этих гор мне хочется оставить всех позади и отправиться в путь одной, пойти вслед за Магдой к вершинам северо-восточного Сиккима и западного Бутана — той горной цепи, через которую нам придется пробираться в поисках мака.
Это путешествие захватывает всех по-своему. Кристиан машет перед Джеком своим руководством, словно красной тряпкой перед быком, давая нам ежедневные поручения: определи этот тип почвы, Джек, сфотографируй это растение, Клер. Иногда мне кажется, что Кристиан оценивает каждого из нас исключительно с точки зрения той цели, которой мы служим в его тщательно разработанном плане: Ник, с кое-какими представлениями о местных языках и звукозаписывающим оборудованием, представляет собой официальные уши экспедиции; носильщики — ее ноги; я — глаза; Бен — наш историк и толкователь мифов («истинный тератолог», как говорит он); а у Джека есть «опыт» — он знает все хитрости жизни в этих горах, подобно лондонскому таксисту, знающему город как свои пять пальцев.
Мой родственник наметил восемь стоянок между Сиккимом и ущельем реки Цангпо — они все время упоминаются в старых топографических изысканиях, найденных Джеком в архивах ЮНИСЕНС/Флитвудов; мы в шутку называем их «Хроники зеленого мака». Мы должны совершать непрерывные переходы, разбивая лагерь в каждом новом месте не больше чем на два дня; эти дни посвящаются забору проб. В таком случае даже если мы не найдем сам мак, то сможем лучше узнать среду, которая его породила. По крайней мере, так утверждает Кристиан. И потом, остается еще маленькая надежда на то, что мы найдем его семена в почве, так как семена мака могут прождать сто лет, прежде чем дать ростки. Между этими двухдневными передышками мы поддерживаем довольно утомительный режим, отбирая наудачу образцы грунта и растений везде, где наши тропы пересекаются с дорогами «Хроник» девятнадцатого века.
Каждое утро мы поднимаемся до зари, моемся в потоках, таких ледяных, что моя кожа после них кажется забальзамированной, а после завтрака отправляемся в путь; когда днем воздух нагревается, мы. словно яркие гусеницы в наших теплых костюмах, вылезаем из коконов анораков и краг. Мы шагаем по семь-восемь часов в день, ночью воздух щиплет наши лица, будто ледяными иголками, а когда солнце восходит, он благоухает, словно дыхание какого-то большого травоядного животного. Идти и собирать растения, идти и собирать растения — вот ритм нашего путешествия, который едва ли сильно изменился со времен Магды. Как и ей, нам приходится выкапывать ростки из обледеневших обломков пород, которые изменяются от мелкой гальки до крупных голышей; в сильный ветер, в снежную бурю мы должны педантично высушивать и чистить семена, какова бы ни была погода. Здесь по-прежнему есть бандиты и контрабандисты, из-за которых собирательство становится опасным, а местные племена точно так же снабжают нас свежим продовольствием, хотя в их деревнях теперь разве что гидроэлектростанций нет. Не имея виз или подробных карт, мы вынуждены скрываться и таиться, совсем как она и Арун. И хотя связи Джека позволяют пересекать некоторые участки на джипах, необходимость сохранения тайны в сочетании с непростой политикой этого края заставляют нас избегать главных дорог и доверяться проводникам.
Вечером, когда мы останавливаемся на ночлег, я часто пользуюсь остатками дневного света, чтобы незаметно ускользнуть и расположиться в одиночестве с дневниками Магды. Хотя я единственная в экспедиции, у кого есть собственная палатка, нельзя сказать, что я остаюсь в ней совсем одна, когда пытаюсь собрать по кусочкам их с Аруном путешествия: вокруг неумолчно жужжат и шныряют большие и маленькие мотыльки, летающие жуки и уховертки. Самые ужасные из всех — это какой-то вид долгоножек, они постоянно пробегают по моему лицу, словно паутина, отвлекая от вклеивания страниц в мою реестровую книгу: я потихоньку превращаю ее в длинную карту-гармошку, так что в конце концов она, скорее всего, станет походить на те карты девятнадцатого века, которыми пользуется Кристиан. Он называет их «кадастровые описи»; каждая из них представляет собой запись похода какого-нибудь одного местного исследователя, а также всего, что он сам смог увидеть по пути. Бен рассказал мне, что первоначально эти схемы расширяли гипотетическую возможность сделать карту масштабом 1:1, карту, которая в буквальном смысле была бы размером с мир. Довольно забавно, учитывая, что наша лучшая карта Сиккима (купленная в книжном магазине в Дарджилинге) имеет масштаб 1:150 000.
— «Кадастровый» — от позднегреческого слова, обозначавшего перечень или опись; строчка за строчкой, — объяснил мне Крис, когда я впервые увидела, как он сосредоточенно изучает найденные Джеком карты. — Схема, показывающая размеры и значение каждого участка земли.
Он часто изображает передо мной ходячую энциклопедию, слишком буквально воспринимая идею следования «правилам» для человека, который продолжает нарушать закон. У него есть склонность к проповедничеству, как будто он вещает свыше, точь-в-точь Моисей народным массам. На Джека это плохо действует, но у меня возникает чувство, будто я должна высечь заповеди нашего предводителя на каменной скрижали.
Каждую ночь я устраиваюсь поудобней в своей палатке, которую беспощадно хлещет ветер, с книгой, «высунув самый что ни на есть маленький кончик одного только пальца, чтобы переворачивать страницы», как писал Хукер Дарвину из схожего лагеря. Хукер читал Дарвинову «Геологию Южной Америки», я же разрабатываю сланцевые пласты дневников Магды, исследую нижний слой почвы Флитвудов и Айронстоунов. Интерес Хукера я разделяю постольку, поскольку страна (или семья), подобная этой, сочетающая в своей флоре черты нескольких стран, дает возможность проследить то направление, в котором мигрировали виды, докопаться до причин, благоприятствующих миграции, а также до законов, определяющих наши видоизменения.
Сегодня Джек заявил мне, что я переняла несколько старомодную манеру цветисто выражаться, видно, слишком долго изучаю записки Магды. О них уже все знают (хотя я никому не открывала то, насколько ее путешествия с Аруном похожи на наше). Сказав так, он медленно провел рукой по моей голове, которую, исключительно ради удобства, я недавно стала брить бритвой Кристиана, в основном чтобы не подцепить клещей.
— Душа садовода девятнадцатого века в костюме из прочного твида, — произнес Джек, — но тело юного монашка.