Рыбак из Внутриморья (сборник)
Шрифт:
— Нет.
— Перестань. Ну, пожалуйста, не будь сегодня таким! Иначе я просто разревусь, а меня уже и так от собственных слез тошнит. Чертовы гормоны! Жаль, что мы не размножаемся, как рыбы, а как было бы хорошо: отложил икру и плыви куда хочешь! А то еще можно вернуться и собственными детенышами пообедать... Ну хватит, Шев, не сиди с мертвым лицом. Не могу я, когда у тебя такие глаза! — Таквер уже чуть не плакала. Она по-прежнему сидела, скорчившись, у камина и тщетно пыталась расшнуровать ботинки негнущимися, замерзшими пальцами.
Шевек молчал.
— Слушай,
— Сегодня меня пригласил наконец Сабул, — сказал Шевек равнодушным тоном. — Он отказывается рекомендовать «Принципы» — ни к печати, ни на экспорт.
Таквер оставила свою бесполезную борьбу со шнурками и минутку посидела спокойно. Потом оглянулась на Шевека через плечо и осторожно спросила:
— Что именно он сказал?
— Его замечания на столе.
Она встала, прошаркала в одном ботинке к столу и стала читать себе под нос лежавший поверх остальных бумаг листок, засунув руки поглубже в карманы:
— Так... «Классическая теория всегда являлась столбовой дорогой для развития хронософии... ее принципы признаны всем одонийским обществом со времен Заселения... Самолюбование и эгоизм... проявившиеся в отказе от этих принципов, могут привести лишь к бессмысленному накручиванию одной бесплодной гипотезы на другую... или же к повторению некоторых религиозно-спекулятивных теорий, созданных продажными псевдоучеными государств Урраса...» Сам ты продажная тварь! — не выдержала Таквер. — Ах ты дрянь! Узколобый завистливый краснобай, спекулирующий идеями Одо! Неужели он пошлет этот отзыв в Издательский синдикат?
— Уже послал.
Таквер снова опустилась на пол и принялась яростно бороться со вторым ботинком, время от времени поглядывая на Шевека. Однако к нему она так и не подошла, не попыталась его хотя бы коснуться, она вообще некоторое время-молчала, а когда заговорила, в голосе ее уже не было ни слез, ни возмущения. Он звучал как обычно — ласково, глуховато, как бы с затаенным мурлыканьем.
— Что ты будешь делать, Шев?
— Ничего тут не поделаешь.
— Нет, мы эту книгу непременно напечатаем! Создадим свой синдикат, научимся набирать и так далее, и все сделаем сами.
— Бумага выдается по минимуму. Только на то, что имеет «жизненно важное значение» — решение Координационного Совета, пока не будет ясно, что плантации дере-вьев-холум спасены.
— А нельзя ли как-то замаскировать твою работу? Немножко завуалировать истинный смысл выводов, украсить «фестончиками» из классической физики... Чтобы ее все-таки пропустили, а?
— Невозможно. Нельзя черное выдать за белое.
Она не стала спрашивать насчет обходных путей, возможностей опубликовать работу через голову Сабула. Для анаррести это было бы вопиющим нарушением законов этики. Да и не было никаких обходных путей. Не можешь работать вместе со всеми — работай один.
— А что, если... — Она нерешительно умолкла. Встала, подошла к камину и прислонила к нему снятые наконец совершенно ледяные ботинки. Потом сняла пальто, аккуратно повесила его, накинула на плечи тяжелую, ручной работы шаль и, охнув тихонько, присела на краешек
— Сабул не поставит свою подпись под «повторением религиозно-спекулятивных теорий».
— Ты уверен? А по-моему, именно этого он и добивается. Он же понимает, ЧТО ты создал! Ты и сам всегда говорил, что он тщеславен. Он знает, что «Принципы» подрывают основы классической теории и способны все его собственные работы отправить в мусорный ящик. Но если бы он мог разделить с тобой славу первооткрывателя... Для него ведь существует только собственное «я»! Если бы он всюду мог говорить, что это его книга...
— Я уж скорей разделю с ним тебя, — с горечью возразил Шевек.
— А ты попробуй посмотреть на это иначе, Шев. Ведь главное — это сама твоя работа, твои идеи. Вот послушай: мы с тобой хотим родить ребенка, мы уже любим его, мы намерены сами воспитывать малыша, но если вдруг окажется, что по какой-то причине его нельзя будет оставить с нами, если он непременно умрет дома и сможет выжить только в больнице, если для его спасения потребуется его отдать и никогда больше его не видеть, даже имени его не знать... Если бы перед нами стоял такой выбор, что бы ты предпочел? Оставить его у себя и дать ему умереть или расстаться с ним — и позволить ему жить?
— Не знаю, — сказал он и уронил голову на руки. Потом встрепенулся и яростно потер виски. — Да, разумеется... Да. Но это... но я...
— Родной мой, — Таквер стиснула на коленях руки, но до него так и не дотронулась, — не имеет значения, чье имя будет на обложке. Люди поймут. Главное — сама книга.
— Но «Принципы» — это все равно, что я сам. — Он закрыл глаза и застыл, точно мертвый. И тут она все же подошла к нему и коснулась его — так легко и нежно, точно под руками у нее была открытая рана.
В начале 164-го года первое — сокращенное и коренным образом измененное — издание «Принципов Одновременности» увидело свет в Аббенае; авторами значились Сабул и Шевек. Координационный Совет по-прежнему разрешал печатать только самую необходимую информацию, однако Сабулу, имевшему влияние в издательских кругах, удалось убедить Совет в чрезвычайной пропагандистской ценности данной книги, особенно за границей. Уррас, сказал он, процветает, тогда как на Анарресе царят засуха и голод. Доставленные оттуда периодические издания полны ужасающих пророчеств относительно скорого и неизбежного краха одонийской экономики. Разве есть лучший способ противостоять этим утверждениям, чем публикация работы чисто теоретической, доказывающей, что есть еще порох в пороховнице? «Этот величественный монумент чистой науки, — писал Сабул в своей новой рецензии, — парит над проблемами материальной вражды и выгоды, доказывая несомненную жизнеспособность одо-нийского общества и его абсолютную победу над иерархическим обществом собственников».