Рыбак из Внутриморья (сборник)
Шрифт:
— Так, может, пусть он здесь и ночует? А, Палат? — спросила женщина.
— Да, наверное, так будет лучше. Сам-то я в общую спальню переезжаю.
— Ничего, не волнуйся. Тут ему все знакомо, он ничего и не заметит. Мне кажется, в Центре по Распределению Труда и тебе вскоре подыщут назначение в Аббенай. Вы ведь с Рулаг партнеры и оба хорошие инженеры...
— Да, но она... Понимаете, в ней лично заинтересован Центральный Институт Инженерных Исследований. А я, видимо, для них не гожусь... Рулаг предстоит большая работа...
Матрона с понимающим видом кивнула и вздохнула.
— Даже если это и так... —
Взгляд мужчины остановился на большеголовом малыше, который отца пока не заметил: слишком занят был созерцанием солнечного луча. Толстячок тем временем успел подобраться к нему; двигался он довольно неуклюже — он описался, и ему мешал мокрый и тяжелый подгузник. Вообще-то он подполз к товарищу просто от скуки, желая поиграть, но, оказавшись в квадрате солнечного света и почувствовав тепло, он тяжело плюхнулся на пол рядом с худеньким большеголовым малышом и вытеснил того в тень.
Созерцательное восхищение, владевшее до сей поры светловолосым мальчиком, тут же сменилось гневом. С яростным воплем «Уходи!» он решительно оттолкнул толстячка.
Воспитательница тут же вмешалась, сделав большеголовому замечание:
— Нельзя толкаться, Шев.
Светловолосый мальчик встал. Лицо его пылало от солнца и возмущения. Ползунки сползли с плеч и чуть не падали на пол.
— Мое! — заявил он пронзительным, звенящим голоском. — Мое солнышко!
— Не твое, — спокойно и уверенно возразила воспитательница. — Ничего твоего тут нет. Тут все общее, для всех. И солнышко для всех. Солнышком со всеми нужно делиться. А если не будешь делиться, то и сам не сможешь пользоваться. — И она, подхватив светловолосого малыша, мягко, но решительно усадила его на пол довольно далеко от солнечного пятна.
Толстячок равнодушно наблюдал за происходящим. Зато большеголового такая несправедливость потрясла до глубины души.
— Мое солнышко! — возмутился он и разразился гневными слезами.
Отец взял его на руки и сказал:
— Ну ладно, Шев, успокойся, хватит. Ты же знаешь, что нельзя все забирать себе. Да что с тобой такое? — Голос у него был тихий и чуть дрожал, словно он и сам с трудом сдерживал слезы, а уж его худенький, высокий, светловолосый сынишка ревел вовсю.
— Некоторым все в жизни непросто дается, — сочувственно вздохнула старая женщина, глядя на них.
— Можно я его прямо сейчас домой возьму? Понимаете, наша мама сегодня вечером уезжает...
— Конечно, бери. Надеюсь все же, что вскоре и ты получишь назначение в Аббенай, вот вы снова и будете все вместе. — Воспитательница подхватила толстячка с пола и привычным движением пристроила себе на бедро. Лицо ее было печальным, однако единственный глаз весело подмигнул большеголовому малышу: — До свидания, Шев, дорогой мой! Завтра утром придешь, и мы с тобой в грузовик и шофера поиграем, хорошо?
Но мальчик еще не простил ей обиды и на нее даже не посмотрел. Он рыдал, прижимаясь к отцу, обхватив его за шею и пряча лицо от солнышка, так несправедливо у него отнятого.
В тот день для репетиции оркестру понадобилась вся сцена, танцевальная группа скакала в зале учебного центра, и той небольшой группе, что занималась развитием речи, то есть училась говорить и слушать других, пришлось перебраться в мастерскую, где
— Ну, Шевек, начинай, — сказал преподаватель.
— У меня есть одна идея...
— Громче, — велел ему преподаватель, коренастый молодой человек лет двадцати с небольшим.
Мальчик растерянно улыбнулся.
— Видите ли, я вот что подумал... Скажем, вы кидаетесь камнями. В дерево, например. Кинули камень, и он должен долететь и удариться о дерево. Правильно? Но в том-то и дело, что долететь он не может! Потому что... Можно мне взять грифельную доску? Смотрите: вот вы, а вот дерево _ он быстро чертил на доске, — ну, то есть как будто дерево, а вот камень — видите? — на середине пути от вас к дереву? — Дети захихикали, поскольку Шевек довольно похоже изобразил смешное дерево-холум, и он тоже улыбнулся. — Чтобы попасть в дерево, камень должен был сперва пролететь это расстояние, верно? А потом еще лететь и оказаться на середине следующего отрезка пути, то есть вот здесь. Получается, что не важно, как далеко камень уже пролетел — всегда найдется такая точка, где значение имеет только время, проведенное им в полете, и точка эта всегда находится посредине отрезка, заключенного между последней точкой на пути камня к дереву и конечной, то есть самим деревом...
— Ты считаешь, что нам это интересно? — прервал его преподаватель, обращаясь не к Шевеку, а к остальным детям.
— А почему все-таки камень никак не может долететь до дерева? — спросила девочка лет десяти.
— Потому что ему всегда остается пролететь еще как бы вторую половину оставшегося пути, — сказал Шевек. — Она ему всегда еще как бы ПРЕДСТОИТ... поняла?
— А может, ты попросту не слишком хорошо прицелился? — с натянутой улыбкой спросил преподаватель.
— Это не важно, как прицелиться! Камень просто НЕ МОЖЕТ долететь до цели, вот и все.
— Кто тебе это сказал?
— Никто. Я вроде бы сам это УВИДЕЛ. По-моему, на самом деле, камень...
— Довольно.
Остальные дети, до того спорившие и болтавшие, почему-то вдруг притихли. Светловолосый мальчик умолк, вид у него был испуганный и обиженный.
— Речь — это процесс взаимный, искусство общения, искусство сотрудничества. А ты хочешь говорить один, то есть проявляешь обыкновенный эгоизм.
Из зала, где репетировал оркестр, доносилась негромкая веселая музыка.
— Кроме того, хотя сам ты этого пока не понимаешь, ты вовсе не вдруг и не случайно до всего этого «додумался». Я, например, читал нечто очень похожее в одной книжке...
Шевек так и впился в него взглядом:
— В какой? А она здесь есть?
Преподаватель не выдержал и вскочил. Он был в два раза выше и в три раза тяжелее своего оппонента; по лицу его было явственно видно, что он этого мальчишку терпеть не может, однако угрозы в его поведении не чувствовалось — всего лишь желание поддержать свой авторитет, слегка поколебленный раздраженной реакцией на странные речи малыша.