Рыбак на озере тьмы
Шрифт:
СОНЯ. Нет. Ты не поклялся, и я не могу поверить. Какая ужасная брачная ночь.
ЛЕВ. Она еще не закончилась.
(Он целует ее, поцелуй долгий и нежный, они падают на кровать, СОНЯ наверху, потом скатывается и исчезает за кроватью).
ТОЛСТОЙ. Я помню, что наша брачная ночь прошла прекрасно, особенно после того, как тебе удалось немного расслабиться.
ГРАФИНЯ. Я не расслабилась. Просто заснула.
ТОЛСТОЙ. Тогда мы были счастливы, поначалу. Так?
СОНЯ (появляется,
ЛЕВ. Что? Что теперь не так?
СОНЯ. Куда бы я ни посмотрю, везде она со своим маленьким ублюдком. Моет пол, проветривает наши подушки и одеяла. Я никуда не хожу из страха наткнуться на нее. Я не могу никуда поехать, потому что она всегда стоит на обочине, глядя на меня большими, грустными глазами, прижимая к груди своего уродливого ребенка. Никогда мне так сильно не хотелось убить.
ЛЕВ. Соня, ревность унижает тебя.
СОНЯ. А проститутки – тебя. Но ты к ним бегал.
ЛЕВ. Когда-то. Теперь – нет.
СОНЯ. В моих мыслях бегаешь и теперь. Иногда я так злюсь на тебя, что хочу уничтожить все, сжечь твои дневники, сжечь все, что ты написал. Прошлой ночью мне снилось, что я в саду, полном прекрасных крестьянок, и она приходит в этом сад, с твоим ребенком на руках. И такая ярость к ней наполняет меня, что я выхватываю у нее ребенка и начинаю раздирать на части. Отрываю руки, ноги, наконец, голову. Кричу и кричу в ярости, а мое платье залито кровью. Я постоянно о ней думаю.
ЛЕВ. Это болезнь. Не желаю этого слышать.
СОНЯ. Куда ты собрался?
ЛЕВ. Хочу объехать наши поля.
СОНЯ. Собираешься встретиться с ней, так?
ЛЕВ. Что за глупость.
СОНЯ. Это не глупость. Там ты с ней встречался. Тебе нравилось совокуплять с ней в стоге сена. И не пытайся отрицать. Могу процитировать твои дневники слово в слово.
ЛЕВ. Но теперь я женат. На тебе.
СОНЯ. В твоем дневнике написано, что ты ощущал себя женатым на ней, но ты ее предал и женился на мне. И что удержит тебя от измены мне? Ты пойдешь в поле, и вы будете валяться с ней в сене, как две свиньи. Что ж, иди. Ей это нравится. Мне – нет. Когда ты делаешь это со мной, мне противно. Я нахожу это отвратительным. И я знаю, что при этом ты думаешь о ней.
ЛЕВ. Ни о ком я не думаю.
СОНЯ. Уйди от меня. Не прикасайся ко мне. Ты ужасен.
(Садится за письменный стол, рыдает, положив голову на руки. ЛЕВ смотрит на нее, колеблется, потом поворачивается и уходит).
ГРАФИНЯ. И я была права. Ты хочешь ее. Даже теперь ты хочешь ее.
ТОЛСТОЙ. Соня, она теперь старая женщина.
ГРАФИНЯ. У тебя в голове – нет. В твоих историях она по-прежнему соблазнительная крестьянская девушка с загорелыми ногами. Ты даже не меняешь ей имя. Думаешь, я – дура? Думаешь, я не вижу, что ты до сих пор хочешь ее? (Вытирает глаза и начинает что-то переписывать).
ТОЛСТОЙ. Ты на двадцать лет моложе и по-прежнему красивая. Ей восемьдесят, и у нее нет зубов.
ГРАФИНЯ. Она – женщина в твоем разуме, а я нет.
ТОЛСТОЙ. Нет, ты – женщина, которая всегда кричит на меня. И наступит день, когда я выйду в поле и приставлю револьвер к виску.
ГРАФИНЯ. Подожди. Я принесу патроны.
ТОЛСТОЙ. Да, ты хочешь моей смерти. Тогда я буду полностью принадлежать тебе. Ты такая эгоистка.
ГРАФИНЯ. Это я эгоистка? А кто провел тысячи часов, переписывая «Войну и мир», расшифровывая твои ужасные каракули?
ТОЛСТОЙ. Никто не заставлял тебя это делать.
ГРАФИНЯ. Никто, кроме меня, не способен разобрать твой почерк. Ты пишешь, как курица лапой. Из года в год каждый вечер я переписывала написанное тобой. Чуть не ослепла. Спина согнулась навеки. И едва закончив главу, мне приходилось браться за нее снова, потому что ты правил и правил текст, тысячи и тысячи страниц. И что я за это получила? Ты – великий писатель, гений. Я – всего лишь твоя безумная жена.
ЛЕВ (приносит толстую пачку исписанных и во многих местах перечеркнутых листов). Вот еще одна глава.
СОНЯ. Главы о людях пролетают молнией, а вот исторические и философские отрывки…
ЛЕВ. Что не так с философскими отрывками?
СОНЯ. Читать их все равно, что наблюдать за свертывающейся кровью.
ЛЕВ. Ты думаешь, мой роман скучный?
СОНЯ. Твой роман прекрасный. Я смеюсь и трепещу, когда переписываю его, но это люди, за которых боюсь, надеюсь, что все у них будет хорошо, которых люблю. Когда ты начинаешь проповедовать по части истории, мне приходится щипать себя, чтобы не уснуть. Тебе следует в большей степени сосредоточиться на людях и уделять меньше внимания истории. Люди имеют значение.
ЛЕВ. История имеет значение.
СОНЯ. Люди и есть история. Именно так она пишется. Нас волнует история, потому что волнуют люди. Когда твоя книга втягивает меня в жизни конкретных людей, я абсолютно зачарована, забываю обо всем на свете. Но в ту самую минуту, когда ты вновь начинаешь проповедовать или выдвигать глобальные теории, ты перестаешь быть человеком. Я люблю того мужчину, которые создает столь яркие, живые образы и относится к ним с таким состраданием. Остальное – большой костяной шар абстракций. Этого не любит никто. (Пауза). Тебе сейчас хочется ударить меня?
ЛЕВ. Нет. Возможно, ты права. Но, боюсь, с этим ничего поделать нельзя.
СОНЯ. Разумеется, можно. Почему бы не писать то, что хочется?
ЛЕВ. Именно так. (Поворачивается и уходит).
СОНЯ. Что? Что именно так?
ГРАФИНЯ. У тебя всегда шла война между теплотой, человечностью, состраданием и фатальной тенденцией восхвалять абстракцию, этой холодности в тебе.
ТОЛСТОЙ. Я не холодный. Когда я бывал холодным?
ЛЕВ (возвращается, в шубе и ушанке). Господи, как я замерз.