Рыбьи байки
Шрифт:
И тишина, лишь что-то бьется гулко
Под птичьим пухом в такт чужой звезде.
И в этой воцарившейся зиме,
Что славит ветер на волшебной флейте,
В плаще и маске – вылитый Дарт Вейдер,
Мой черный человек идет ко мне.
Я жду его, как ждал бы Дон Гуан
Объятий неживого командора,
Вот только чую, он придет нескоро,
Все глубже ночи каверзный капкан.
Мой труд готов, и в точке волшебства,
Где сплетены кларнеты и гобои,
Мой реквием меня еще догонит,
Когда
С немых небес сползает глыба льда,
И мимо нот срывается навстречу,
Но Фигаро поет то в чет, то в нечет,
И кажется в дебюте – не беда.
Невыносимы легкость, быт и яд,
Сальери слеп, Бетховен номер пятый
Давно сыграл в пристенок пиччикато,
И ночь прошла, как тысяча токкат.
Но не пришел мой черный человек,
А белым людям реквием не нужен.
По снежным венам непрозрачных кружев
Шуршит рассвета медленный разбег.
кроссворд
один по горизонтали, совсем один,
с мыслями диагональными ни о чем.
рядом на вертикали – старозабытый фильм,
взявший четыре оскара в восемьдесят восьмом.
за окнами по вертикали сплошная вода с небес,
и вдаль по горизонтали извечные поезда
все лупят по ржавому рельсу, только пожар, подлец,
теперь не вернется, всего лишь раз опоздав.
и только в последнем квадрате привычная тишина
(надо ведь как-то пристроить и мягкий знак)
да вместо легенды – эпиграфы, сложные имена,
сто глупых вопросов типа когда там восстал спартак.
но злой серо-западный ветер влет затирает след,
черным по белому легший меж наших "но",
а в пересеченьях линий, вечно навеселе
танцуют общие буквы
(у нас с тобой – ни одной).
беззвучное
бог есть беда, потерянный фонарь
и ветер, с крыш срывающий железо
и за карниз цепляться бесполезно
когда теряет ночь полутона
чека легка, гранатовый браслет
разорван в клочья, рукопись не пахнет
огонь разгонит пепельные папки
по небесам, которых больше нет
и ладан лег вдоль струн на крест ладам
но звука нет, приметы вместо веры
прикрыли перекошенные двери
теперь – нигде, и дальше никуда
но он войдет, момент остановив
и, молча глядя сквозь привычный ахтунг
сотрет с доски задание на завтра
и мир, не состоящий из любви
герр труде
О женщины, вам имя, имена,
Фамилия и должность – все неважно,
Пока течет парфюм кроваво-красный,
Пока теряет бдительность весна.
Но износить пустые башмаки
Не так легко, весьма капризна мода
По капле в ухо принимать урода,
Чей толстый нос, примятый под очки,
Спроси, Шекспир – не пахнет лебедой?
Казалось бы, на что тут можно злиться?
Но брат убит, и принц пойдет на принцип,
Чтоб перебрать все кости от и до.
И пусть полны запасы бла-бла-блы,
Холодное вскипает от касаний,
Слова, слова с небес слетают сами
И занавеса дергают углы.
И автору светиться не резон,
Он вскоре станет слишком осторожен.
Пока Бог есть, любовь еще быть может,
Но снова не выходит на поклон.
предутреннее прощальное
нет выдоха, и выход перекрыт
рожденный день спеленут, словно кокон
сверкает лед подслеповатых окон
во мгле, накрывшей вышедших навзрыд
вымачивая город в темноте
проходит ночь, не задевая сонных
по берегам гражданской обороны
в убежище вчерашних новостей
метель накинет белый пуховик
на этот миг прощального объятья
то в жар, то в холод, закаляя платье
бросает утро уходящих в крик
но никогда не поздно оседлать
дорогу из безвестности в забвенье
которую легко осилит гений
что черный с белым делит пополам
и небосвод под звездной саранчой
дрожит и ждет предсказанного ада
и где-то между, двадцать пятым кадром
застрял еще не начатый отсчет
подводное
такой вот город ничего смешного
кругом вода туда сюда и снова
то в лед то в пар до одури не ново
нева не варит валит все в залив
мосты пусты в пыли застыли шпили
петра и павла точно не спросили
зачем стоять среди болотной гнили
под ангелом скрывая корабли
а воды отойдут и с новой силой
текут на город жидкой хиросимой
и остров что назвал себя васильев
дрожит меж этих линий на плаву
но в аквапарках не растут деревья
а дождь застрял невесел и серебрян
и затекая рифмой под поребрик