Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— А за меня замуж тоже предрекли? — любопытствовал он.
— Конечно.
— Но ведь я простолюдин.
— Ты же сам тогда на суде говорил моему отцу, что многие знают твою мать, но никто не знает твоего отца. Почему ты так скрываешь его имя?
— Потому что я сам его не знаю, — честно признался Дарник. — У меня всегда была такая гордыня, что, даже если бы моим отцом оказался русский каган, я бы почувствовал себя слишком маленьким человеком. Не зря древние ромейские цезари искали своих предков только среди богов, а не людей.
— Значит, твой отец бог? — серьезно уточнила княжна.
—
Такие их беседы весьма способствовали возникновению чисто дружеских и заговорщицких отношений против окружающих приближенных, но в любовных делах продвижение шло не так быстро. Уступая по утрам и вечерам его страсти, Всеслава именно уступала, первой никогда не изъявляя подобного желания. Это было не слишком приятно, и, не будь пылких наложниц, он наверняка бы усомнился в своих мужских качествах, поэтому предпочитал просто выжидать, уже успев почувствовать вкус к такому вот медленному, постепенному узнаванию другого человека, который вроде бы и весь перед тобой и в то же время скрыт не менее, чем он сам, Дарник, перед другими людьми.
Однажды князь пошел еще на один решительный шаг и позвал Всеславу с собой в дальний объезд. В сопровождении арсов они выехали в сторону Малого Булгара. Петляющая слева Липа то появлялась, то исчезала за паутиной безлистного осеннего леса, брызги талого снега веером летели из-под копыт, попадая на сапоги Дарника и юбку Всеславы, отчего обоим было легко и весело.
К полудню они добрались до Первой заставы, где гонцы из Малого Булгара меняли лошадей. Липа в этом месте делала почти полную петлю вокруг скалистого холма. Пока арсы расседлывали лошадей и готовились к трапезе, они вдвоем с княжной объехали сам холм.
— Как отсюда все далеко видно! — воскликнула Всеслава, оглядывая противоположный пойменный берег реки.
— Нравится? — небрежно спросил он.
— Очень!
— Значит, быть здесь твоему собственному селищу.
— Моему? — насторожилась княжна. — Ты хочешь, чтобы я жила здесь?
— Не только ты. Если пустишь, я тоже буду жить здесь.
— Каждой наложнице по селищу! — тут же вспомнила она.
— Ты не так поняла. Мне самому хочется жить там, где не будет слышно вечевого колокола.
— Никогда бы не подумала, что ты боишься его.
— Это не страх, а презрение, — пояснил Дарник. — Пускай хоть один раз в него зазвонят, и я навсегда отселюсь сюда. Да и вообще, нельзя позволять смердам каждый день видеть себя.
Всеслава слегка призадумалась.
— А это будет не слишком далеко от Липова?
— В самый раз. Но заранее об этом не стоит никому говорить. Я хочу назвать это селище в твою честь Славичем.
— А как же торжище, пиры с дружиной, военные игрища?
— Это уже стало слишком назойливым для меня, — поморщился он. — Мне нужно место, где бы принадлежал только себе и тебе и мог добиться вокруг полной тишины Месяц будем жить в Липове, месяц здесь. Подумай, подойдет это тебе или нет?
— Мои дворовые скажут, что ты хочешь сослать меня от себя подальше.
— Значит, ты должна сама всем убедительно сказать, что тебе хочется жить в этом месте.
Княжна молчала. Дарник не торопил ее с ответом, по сути это было первым настоящим испытанием жены: согласна ли она разделить его все более насущную потребность в одиночестве.
Они сделали еще один переход до следующей сторожевой вежи, после чего князь, сославшись на изрядно замерзшую жену, приказал возвращаться в Липов. Когда уже показался город, обратился к княжне за ответом:
— Ну, так что ты решила?
— Я согласна, — коротко сказала она.
Всего два маленьких слова, однако они вмиг многое изменили. Оказалось, что все в Липове как будто этого от княжеской четы и ожидали. Горожане не только поверили, что, взойдя на красивый речной утес, Всеслава захотела здесь построить свои летние хоромы, но и нашли такое ее желание самым естественным и обоснованным. Князь — натура грубая, неприхотливая, ему и зимой у костра спать нипочем, а княжна — создание нежное, тонкое, ей грязь и вонь посадских улиц в непривычку и отвращение. В расстройстве пребывал лишь княжеский казначей Селезень:
— Где взять средства на все это?
Дарник вызвал к себе сотского Карася:
— Сможешь для своей почитаемой княгини бесплатно построить селище?
Умные глаза щуплого ополченца смотрели озадаченно то на князя, то на княжну.
— Ты же знаешь, что я живу в долг, стало быть, и мои тиуны должны жить в долг, — счел нужным пояснить Молодой Хозяин. — Построишь?
— Если дашь княжескую печать — построю, — уверенно произнес сотский.
Теперь пришел черед прийти в недоумение Дарнику:
— Хочешь моим именем еще больше порастрясти купцов?
— Можно и без купцов обойтись, — пожал плечами Карась.
Князь сверлил его взглядом, пытаясь сам догадаться, а не спрашивать.
— Пускай он возьмет мою печать, — заметила вдруг Всеслава.
— Так у тебя же нет никакой печати? — удивился муж.
— Одно твое слово — и будет. — Жена лукаво улыбалась.
Оказалось, что Всеслава давно уже все это хорошо продумала — не про печать, тут просто к слову пришлось, — а про собственную часть княжеского хозяйства, где бы она являлась единовластной хозяйкой: отдельные мастерские, стада, лес, покосы, пашню.
— Многие княгини так делают, чтобы мужа от мелочей освободить.
У нее даже был заготовлен список того, что она желала взять в свою опричнину. Дарник посоветовался с Фемелом. Тот воспринял новость невозмутимо:
— Для тебя это наилучший вариант. Разорится она или обогатится, но она будет отделена от тебя. Зато у тебя всегда будет повод заключить ее в темницу за малейшие огрехи.
Это решило дело. Все княжеское имущество было разделено, и Всеслава получила собственную печать, которой тут же завладел Карась, и в опричнине княжны развернулась самая кипучая деятельность Сотский-тиун действительно к купцам почти не обращался, его мишенью стали все другие зажиточные липовцы. Карась с писцами методично обходил их подворья и изымал все хранящиеся там бревна, доски, брусья, тесаные камни и глиняные плиты, взамен оставляя расписки с печатью княжны. Все это грузилось на такие же реквизированные подводы и сани и отправлялось на Первую заставу, где два десятка бывших ополченцев-карасевцев пускали их в дело. Вместо дирхемов он расплачивался с работниками грамотами на землю, лес, выгоны и покосы во владениях Всеславы.