Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
— Это не мог быть он, — вынесла уверенное заключение княжна.
— Он же сам признался, — досадливо заметил полусотский арсов. — Огнем прижжем, так и сообщников вспомнит.
— Все равно это не он, — стояла на своем Всеслава.
Дарник рассмеялся и приказал глупого слугу как следует выпороть.
— Ты меня проверял? — спросила жена, когда они остались одни.
— Да нет, — уклончиво сказал князь. — Просто иногда голова отказывается ясно соображать. Мне он тоже показался не тем, за кого себя выдает. Только я не знал, как его уличить. А ты сделала все превосходно.
Княжна даже зарделась от его похвалы.
Это и был новый подход Дарника к семейной жизни. Подумав хорошенько над словами Шуши, он, в самом деле, решил малыми, настойчивыми шагами завоевать ум и сердце жены, причем сделать это непременно раньше, чем исполнится год со дня их свадьбы — чтобы оставить с носом ее гадалок и звездочетов.
Как всегда, когда у него появлялась ясная и четкая цель, следом приходили и средства ее достижения. Всем людям хочется быть значительными людьми — это знал он и из ромейских свитков, и из собственного опыта. Значит, надо предоставить Всеславе возможность как можно полнее проявить себя, завоевать уважение подданных не кукольной миловидностью, а верными суждениями и решениями. И чтобы во всем этом у нее была только одна опора — он, Дарник. То, что княжна полгода уже управляла Липовым, в расчет можно было не принимать, там имелись подсказки Шелеста и Фемела, да и сами липовцы особенно к ней не обращались, понимая, что князь потом все может переиначить.
Да и то сказать, его обязанности день ото дня становились все более сложными и противоречивыми. Проведенная перепись показала в Липове три с половиной тысячи населения, не считая стариков и детей. Тут, как ни решай, всегда найдутся обиженные и недовольные, чтобы всех их привести к согласию, и десять лишних умных голов пригодились бы. Прежде свой княжеский долг Дарник видел в трех простых задачах: завести лучшее войско, умело судить человеческие распри между собой и сделать подданных как можно богаче, потому что тогда и он им будет нужен — для охраны их сундуков.
У этих правил имелся только один изъян: беря и выбивая себе самую увесистую княжескую долю военной добычи, удачливый полководец быстрее всех своих приближенных оказывался в долгах. Иначе было теперь. Превращение всех бездомников в войсковых закупов немедленно принесло в княжескую казну несколько тысяч дирхемов, а впереди предстоял еще первый полноценный сбор подымных податей с укоренившихся селищ и городищ княжества, заметный доход сулил и открытый торговый путь на Казгар — словом, в казначейских делах можно было немного перевести дух и побыть какое-то время с княжной Орлами парящими.
— Как тебе нравятся порубки вокруг Липова? — спросил как-то Рыбья Кровь у жены перед заседанием княжеской думы.
— Мне сказали, что ты нарочно вокруг оставляешь одни пеньки, чтобы далеко видно было и чужая конница пройти не могла.
— Я хочу, чтобы ты на совете спросила меня про них.
Всеслава так и сделала, и Дарник вынес решение, что ближе двух верст от города лес не рубить, а в посаде запретить ставить бревенчатые заборы, а только из тонких жердей.
— Забор из жердей пальцем проткнуть можно, — вскинулся хозяйственный Кривонос, чья дворовая ограда напоминала крепостной тын. — А если ночные разбойники?
— Тогда вези бревна за три версты, — бросил ему князь.
В другой раз он попросил Всеславу замолвить слово против нечистот, что выбрасывали прямо на проезды и проходы между дворищами, и повсюду в посаде появились большие бочки, нечистоты из которых золотари потом вывозили за город.
— Почему ты делаешь это через меня? — не понимала княжна.
— Потому что сам я такое предлагать не могу. А ты можешь, — просто сказал он. — И никто тебе слова поперек не скажет.
Так у них и пошло: договаривались и шли в совместную атаку на тиунов и старейшин, которые не смели возражать, боясь обидеть князя замечаниями его жене.
Потом Дарник изредка стал рассказывать Всеславе что-то о себе. Больше всего ее поразило, как он сам по свиткам овладел ромейским языком.
— Потому что в детстве я был гораздо умнее, чем сейчас, — объяснил муж.
Ответом ему был непроизвольный хохот жены.
— Умнее, чем сейчас! — повторяла она, утирая слезы. — Значит, сейчас ты гораздо глупее?
— Ну конечно. Когда я в пятнадцать лет покинул Бежеть, я ни на миг не сомневался, что через год стану первым воеводой у нашего кагана. А видишь: четвертый год, и я всего лишь какой-то там мелкий князек.
И новый взрыв ее смеха, теперь уже над «мелким князьком».
Не меньше впечатлил Всеславу и его рассказ о матери.
— Она ни на что никогда не жаловалась, сама делала и женскую и мужскую работу. Иногда говорила что-то сделать мне, но, если я не хотел, никогда не настаивала. Может быть, поэтому я всегда живу только по своей воле, и мне никогда не нравятся люди, которые подробно и красочно про себя говорят. Я не люблю судить об окружающей жизни с чужих, пусть даже самых правильных слов, мне больше нравится догадываться о сути вещей своим умом.
Мало-помалу она и сама разговорилась, хотя и считала, что ничего такого особенного в ее детской жизни не было: ну любила прятаться под пиршеским княжеским столом, ну горько плакала над сдохшим домашним хорьком, ну потерялась однажды на полдня в лесу.
— Но ведь как-то к княжеской охоте привязалась, когда кровь и кишки по рукам текут? — безжалостно допытывался Дарник.
— Отец всегда говорил, что я ни в чем не должна походить на простолюдинок, — откровенничала жена. — Что удел князя не сражаться с другими людьми, а сражаться с собственной судьбой. На самом деле я не такая суеверная, как ты думаешь. Просто предсказания всегда выводят на какую-то ясную дорогу, по которой легче идти. Звезды предрекают делать то-то и то-то, вот я и делаю.