Рыцарь бедный
Шрифт:
Чигорин замялся. Алехин вскинул глаза. Дуз-Хотимирский хотел что-то сказать, но вовремя сдержал себя.
– Не пей! – резко оборвал Михаил Иванович и, еще раз пожав руку Саше, почти выбежал из комнаты. В его душе смешались печаль и радость.
Саша Алехин шагал по бульварному кольцу, снова и снова повторяя в уме слова основоположника русской шахматной школы.
Вот уже Страстная площадь с монастырем, нелепо раскинувшимся в самом центре Москвы. Вот через Тверскую виден задумчиво склонивший голову бронзовый Пушкин. Что ж, Пушкин тоже был страстным шахматистом.
Почему-то еще припомнились Алехину, когда он проходил мимо памятника, две строки поэта:
СтарикВскоре после московского матч-турнира Михаил Иванович направился (третий год подряд!) в Остенде.
Там в мае 1907 года начались уже не один, как ранее, а два турнира. Один – огромный, продолжавшийся полтора месяца, при тридцати участниках, куда были приглашены почти все тогдашние молодые маэстро, а из стариков – только знаменитый Блекберн и ничем не знаменитый середнячок Шеве.
Для шестерых же маститых знаменитостей был устроен в четыре круга матч-турнир чемпионов. В нем встречались Тарраш, Шлехтер, Маршалл, Яновский, Берн и Чигорин.
Чемпион России был приглашен только из уважения к его блестящему прошлому, так как всем было ясно, что он уже не сможет бороться с соперниками, находящимися в полном расцвете сил.
Организация одновременно двух турниров явилась в сущности первой попыткой разделить маэстро на две группы: более известных и сильных, не раз бравших первые призы на международных турнирах, и менее сильных, или, вернее, менее заслуженных (кроме Блекберна), так как многие участники «турнира маэстро» по силе игры уже не уступали участникам «турнира чемпионов».
Такое деление маэстро диктовалось все ширившимся размахом международного шахматного спорта и десятилетия спустя привело к формальному введению званий: «мастер» и «гроссмейстер».
Чигорин сознавал, что дни его сочтены, но не мог отказаться от привычной, манящей и возбуждающей обстановки соревнований. Хотя ему на успех, да еще в соревновании маэстро высшего класса, надеяться было нельзя.
Михаил Иванович уже не мог противоборствовать здоровым и тренированным коллегам-чемпионам и после четырехнедельной борьбы, проиграв матчи всем остальным участникам, занял последнее место. Он набрал лишь 4 1/2 очка из двадцати возможных.
Победитель «турнира чемпионов» Тарраш набрал 12 1/2 очков, причем все же проиграл одну партию Чигорину, выиграв две при одной ничьей. На втором месте оказался Шлехтер – 12 очков, третье и четвертое места поделили отставшие на пол-очка Маршалл и Яновский, у Берна было 8 очков.
Чигорин, несмотря на быстро ухудшавшееся здоровье и уже исчезнувшую спортивную форму, все же принял участие еще в одном (последнем) международном турнире. Никак не мог Михаил Иванович заставить себя распрощаться с шахматами, избавиться от пленяющего очарования любимого искусства, от тридцатилетней привычки, обратившейся в насущную потребность, бороться до последней капли крови и красиво побеждать.
Турнир в Карлсбаде (Карловы Вары), проходивший в августе – сентябре 1907 года, явился «лебединой песней» великого русского шахматиста. Состав был исключительно сильный, но Чигорин уже не мог играть с должным вниманием и техничностью. Например, в партии против Сальве, где к 23-му ходу у Чигорина был решающий позиционный перевес, русский чемпион в дальнейшем шесть раз выпускал выигрыш и свел партию вничью. В двадцати партиях Чигорин набрал лишь 7 1/2 очков, но волю к победе этот изнемогающий боец проявлял по-прежнему поразительную! Когда в предпоследнем туре лидер турнира Рубинштейн предложил Чигорину ничью, тот отклонил ее и продолжал борьбу, хотя потом ошибся и проиграл. И все же, несмотря на полную утрату спортивной формы, Чигорин выиграл у таких выдающихся противников, как чемпион США Маршалл, Шпильман, Тейхман, Ионер, Олланд, Дуз-Хотимирский. Как курьез отмечу, что партия, выигранная в этом турнире Э. Коном у Чигорина, была отмечена призом «За красивую комбинацию, связанную с исключительно глубокой жертвой пешки», хотя Кон сам заявлял, что он не жертвовал пешку, а Чигорин у него пешку отобрал.
Карлсбадским турниром завершился долгий и славный шахматно-спортивный путь Михаила Ивановича.
Всего за тридцать три года Чигорин сыграл в двадцати четырех международных турнирах, в трех чемпионатах России, в десяти отечественных турнирах обычного типа «на равных» и в десятках турниров-гандикапов. Михаил Иванович сыграл также двадцать четыре матча, из которых шесть были международными; два матча со Стейницем и по одному матчу с Арну де Ривьером, Гунсбергом, Таррашем и Ласкером. Чигорин сыграл также очень много партий по телеграфу и по переписке, а также консультационных, показательных и обычных «легких» партий как со столичными, так и с местными шахматистами в своих гастролях в Москве и других городах Российской империи и за рубежом – в Европе и Америке.
А партиям, сыгранным Чигориным «запросто» в начальный период его творческого роста у «Доминика» и в петербургских шахматных клубах «на равных» или на фору (в которых он был сначала получающей, а потом дающей стороной) – счету нет! Их можно исчислять десятками тысяч, и во многих из них, очень многих, блистала искорка гения Чигорина.
Итак, жизнь прошла, ибо жизнь любого творческого работника заключается в возможности творить, а Чигорин, как мы видели, боролся за такую возможность до предела. Лишь осенью 1907 года он, сломленный болезнями вконец, оставил постылый Петербург и переехал в Люблин, где жил его свояк генерал Дубравин. К семье того притулились Анастасия Дмитриевна и дочь Михаила Ивановича, которых он в последние годы часто навещал после своих выездов за границу на обратном пути на родину.
И даже в Люблине, стоя одной ногой в могиле, Чигорин еще проводил сеансы одновременной игры, консультационные партии, уже лежа играл вслепую, работал над шахматными отделами газет и журналов. Например, последний отдел в «Литературных приложениях» к «Ниве» вышел в свет за несколько дней до смерти его автора, и там после сообщения о начале пятого чемпионата России было кратко сказано, что в нем «Чигорин по болезни не мог участвовать».
Незадолго до нового, 1908 года Михаил Иванович окончательно слег. Кроме болезней, его терзало мучительное разочарование в жизни, в собратьях по шахматному оружию, отвернувшихся от него, в соотечественниках, не сумевших окружить заботой четырехкратного чемпиона России.
В докладе, читанном в первую годовщину кончины Михаила Ивановича его младшим современником и другом Е. Зноско-Боровским, говорилось:
«Чигорин умер после долгой болезни; последние дни он часто впадал в бред; больные грезы окутывали его ум. Но накануне смерти он пришел в себя, сильно тосковал и нервничал. Он стал требовать, чтобы ему принесли его дорожные шахматы, те шахматы, которые сопровождали его на все турниры, с которыми он никогда не расставался, которыми и я играл с ним по дороге в Остенде в 1907 году. Когда их ему принесли, он потребовал, чтобы сейчас же, тут же перед ним, их уничтожили, сожгли. При этом он страшно волновался, все торопился, словно боялся, что не поспеют это сделать: а оно почему-то казалось ему необходимым. Он успокоился только тогда, когда его требование было исполнено и от шахмат осталась только небольшая кучка золы… Тогда он снова впал в беспамятство и больше уже не приходил в себя. Почти все время он бредил. Ему чудилось, что какая-то тройка мчит его куда-то, но недостаточно быстро, он погоняет ее, торопит – он поднимался на постели, произносил невнятные слова и опять падал…»