Рыцарь Хаген

Хольбайн Вольфганг

Хаген спокойно задвинул за ним засов, шагнул обратно к кровати и начал раздеваться. По телу пробежал озноб — в комнате было холодно. Многочисленные раны, полученные им сегодня утром, болели, кое-какие вскрылись и кровоточили. Хаген аккуратно промыл их и перевязал, то и дело останавливаясь, чтобы переждать приступы острой боли и унять дрожь в руках. Затем он вымылся и стал собираться. Одежду он выбрал самую простую, ту, в которой явился сюда: обыкновенную коричневую куртку, перевязь без единого украшения и разбитый, потрескавшийся щит. Роскошные

одежды, присланные Гунтером, он отложил в сторону. Лишь меч, висевший теперь у него на боку, был другим. Это был Бальмунг.

Надев на глаз черную повязку, Хаген осторожно водрузил на голову шлем. Он был спокоен, собираться на битву доводилось не впервой, хоть он знал, что на этот раз — если его принудят обнажить оружие — бой будет последним в его жизни. Он был изранен и слишком слаб, чтобы бороться с Брунгильдой и ее стражницами или нибелунгами Зигфрида.

Коридор был пуст, когда Хаген подошел к лестнице. Внезапно из темноты перед ним вынырнула тень, тускло блеснуло золото. Брунгильда собственной персоной, в полном боевом снаряжении, выступила вперед.

— Моя королева, — Хаген слегка склонил голову. В полумраке коридора лицо валькирии было еле различимо.

— Не бойся, Хаген, — сказала Брунгильда. — Оставь в покое меч, тебе нечего меня опасаться. Ты все равно уже не сможешь причинить мне боль.

Хаген промолчал.

— Я хочу от тебя услышать ответ лишь на один вопрос, Хаген, — продолжала Брунгильда. — И прошу тебя быть честным, — Она глубоко вздохнула: — Это правда, что Зигфрид любил Кримхилд?

Хаген смотрел куда-то мимо валькирии:

— Я думаю, да.

— Значит, все было ложью.

Тронье задумался.

— Нет, — сказал он, — Мне кажется, Зигфрид не лгал. Думаю, он… был не способен лгать.

— Так же, как и ты.

— Так же, как и я, — кивнул Хаген, — Возможно, он и рассчитывал в свое время прибрать к рукам Вормс и Бургундию. Только одного он не учел. Он влюбился в Кримхилд.

— Любовь! — вскричала Брунгильда, — Но он любил и меня. Ведь он говорил мне это!

— И это было правдой. Возможно, он любил двух женщин, но не получил ни одной. Я думаю, он не желал всего этого. Но назад дороги не было.

Брунгильда помедлила.

— Необычно ты судишь о человеке, которого убил собственными руками.

— Должен ли я его поэтому ненавидеть? — Он задумчиво опустил взгляд. — Нет. Я всегда считал, что ненавижу Зигфрида. Я хотел его ненавидеть. Но в действительности… в действительности мне это не удалось.

Брунгильда не ответила. А когда Хаген поднял голову, она уже исчезла.

На площади царила гробовая тишина, несмотря на то что собралась огромная толпа народу. Хаген напрасно пытался обнаружить среди массы людей одиннадцать нибелунгов — спутников Зигфрида. Их отсутствие вселяло смутную тревогу. Зато все до единого обитатели замка, начиная с Гунтера и его приближенных и заканчивая самым младшим парнишкой-конюхом, присутствовали здесь.

Зачем они явились сюда? Чтобы увидеть, как будет гореть тело погибшего? Или посмотреть, как умрет он, Хаген из Тронье? Кое для кого это стало бы желанным зрелищем, которого они втайне ждали уже давно. Хаген знал, что иные из тех, кто называл себя его друзьями, в действительности ненавидели его; и ненависть эту породил страх, бывший уделом слабаков.

Хаген решительно шагнул из тени ворот на освещенный многочисленными факелами двор. Сотни лиц одновременно повернулись к нему, в глазах людей отчетливо читались ужас, предвкушение и с трудом подавляемое злорадство.

Толпа перед ним расступилась, образовывая широкий коридор.

Что это, с ужасом думал Хаген, откуда эта ненависть, вдруг волной ударившая ему в лицо? Ведь большинству собравшихся здесь он оказал неоценимую услугу, прикончив Зигфрида. За что же они его теперь ненавидели?

Медленной поступью Хаген приблизился к погребальному костру, на вершине которого уже возлежал труп Ксантенца. В воздухе витал запах свежего, пропитанного маслом дерева, ароматы дорогих благовоний, которыми умастили тело погибшего. Коснувшись рукой последнего ложа Зигфрида, Хаген взглянул в его лицо.

Казалось, будто Зигфрид спит. Замаранные кровью одежды сменили на белоснежное платье. Руки нибелунга были сложены на груди, и его пальцы держали маленький серебряный крест — это выглядело едва ли не кощунством: церемония погребения была языческой, но Хагену такое сочетание вовсе не показалось странным. Не случайно в последний путь Ксантенца провожали символы и старого и нового мира — он умирал так же, как и жил, — не в состоянии решить, к которому из них принадлежал.

Хаген невольно протянул руку к нибелунгу.

— Не прикасайся к нему!

Голос был тихим, едва слышным. Он поспешно отдернул руку.

— Не прикасайся к нему, Хаген из Тронье, — повторила Кримхилд.

Повернувшись на голос, Хаген вздрогнул. Толпа снова расступилась, чтобы освободить дорогу сестре Гунтера, но женщина, приближавшаяся к нему, не имела ничего общего с той Кримхилд, которую он знал. Она была одета в простое белое платье без единого украшения, не считая серебряного крестика на груди, такого же, что и в руках у Зигфрида. Волосы она зачесала назад, что делало ее старше своих лет. В руке Кримхилд держала зажженный факел, с которого на землю и подол ее платья стекали капли смолы. Взгляд ее был направлен в лицо Хагену, но глаза были пусты.

— Не прикасайся к нему, Хаген, — в третий раз повторила Кримхилд. — Не смей, слышишь? Я запрещаю тебе осквернять своими руками его, или меня, или то, что мне принадлежит.

Хаген не произнес ни слова. Спиной он ощущал, как напряжение вокруг возросло до предела. Они ждут. Ждут единственного знака Кримхилд, мимолетного жеста. Весь двор словно затаил дыхание.

— Итак, ты явился сюда, — проговорила Кримхилд. Она остановилась так близко от погребального костра, что Хаген испугался, как бы ее факел не поджег преждевременно хворост, спалив в пламени и ее саму.