Рыцарь Христа
Шрифт:
Поскольку рыжий враль говорил на чистейшем кельше, я, возможно, упустил в его рассказе какие-то детали, но суть его рассказа, по-моему, я уловил правильно. Эту сказку, этот причудливый плод, зачатый недавними событиями моей жизни и рожденный на свет детской народной фантазией, я преподнес одному французскому жонглеру на дружеской пирушке, которую я устроил в доме покойного купца Мельхеринка. Я позвал в гости всех, кому не лень было хорошенько выпить и как следует закусить, и таких любителей оказалось немало. Маттиас привел музыкантов, Адальберт — целую свору стихоплетов, среди которых затесался и этот французик-жонглер, Иоганн притащил с собой целую ораву молодежи, в глазах которой светился приятный голодный огонек, а Дигмар и Эрик привели замечательного испанского рыцаря по имени Родриго, на вид ему было лет сорок, но оказалось, что уже за пятьдесят. Меня поразило его вдохновленное лицо, а когда он принялся рассказывать о битвах с маврами, все мы заслушались. Всем нам не терпелось поскорее встретить ратные подвиги, и мы хоть сейчас готовы были ехать вместе с благородным Родриго сражаться против мавров. Я так залюбовался доном Родриго, что мне казалось, будто и по-латыни он изъясняется именно с тем произношением, с каким говорили между собой древние римляне.
Дон Родриго уверил нас, что наши доблестные сражения еще впереди, и хотя еще неизвестно, кто из нас окажется большим храбрецом, а кто меньшим, в любом случае служить под началом самого императора — большая честь. Сам он явился в Кельн, желая попировать на свадьбе Генриха, но по дороге попал в переделку. В окрестностях Буйона ему случайно стало известно о злодейском заговоре, готовящемся против герцога Годфруа. Шайка заговорщиков собиралась в небольшом замке, окруженном лесом. Мало того, что они намеревались убить одного из лучших людей империи, у них там происходили какие-то мерзостные радения, связанные с культом некоего мистического существа, родственного Саламандре. Дону Родриго удалось разоблачить их, ему пришлось вступить с ними в неравный бой, из коего он вышел победителем, но, получив рану, он вынужден был пару недель пробыть в Буйоне. Вот из-за чего, приехав в Кельн, он не только не побывал на свадьбе, но даже и не застал здесь императора и императрицу, дабы засвидетельствовать им свое почтение и поздравить с бракосочетанием.
— Простите, — вмешался в наш разговор французский жонглер, — не тот ли вы Родриго, чье прозвище Кампеадор?
— Да, среди нескольких моих прозвищ, есть и такое, — с достоинством отвечал дон Родриго. — Оно означает — «боец», и я нахожу, что с моей стороны не будет нескромным признать его за собой, ибо я и впрямь всю жизнь сражаюсь. Это прозвище мне по душе, в отличие от других, коими меня величают.
— Я слышал, что даже мавры уважительно называют вас «господином». О, какое счастье видеть вас! — воскликнул жонглер. — Я столько наслышан о ваших подвигах! Разрешите мне хотя бы прикоснуться к краю вашего платья. Позвольте мне, дон Родриго, попросить вас об одной милости. Я хотел бы сложить о вас венок жестов, дабы еще больше прославить ваше имя. Дозволяете ли вы мне это?
Дон Родриго отвечал, что, во-первых, он не заботится о земной славе и ищет славы лишь на небесах, а во-вторых, как он может позволить кому-то сочинять или не сочинять стихи.
— Можете ли вы прочесть что-нибудь серьезное, не такое, как читали до сих пор, желая рассмешить всех нас? — спросил он у стихотворца. Тот охотно согласился и стал читать что-то по-французски. Мы ничегошеньки не поняли, но дон Родриго слушал внимательно, кивал головой, иногда иронично щурился, иногда в глазах его загорался чудесный пламень. Когда жонглер закончил чтение, Кампеадор сдержанно похвалил его, выделил все достоинства прочитанного жеста, но сразу после похвал взялся критиковать поэта довольно жестко. Он прямо так и сказал:
— Если бы Роланд был жив, не думаю, что он бы стал восторгаться вашими стихами. Может быть, во Франции у вас принято нагромождать столько небывальщины, наша испанская поэзия гораздо сдержаннее, правдивее. За всю свою жизнь я не встретил и не убил ни одного дракона и гораздо проще смотрю на колдунов и ведьм. Вы пишете свои стихи для тех, кто не совершал военных походов и не принимал участия в сражениях. Впрочем, воинам чаще нужны сами сражения, а не песни о них. Может быть, я не прав? Не сердитесь на меня, но я бы не хотел, чтобы вы сочинили что-либо обо мне в таком же духе. Да к тому же по-французски.
Тут жонглер принялся уверять, что обладает необыкновенным даром быстро и всерьез изучать языки. Оказалось, что испанским он владеет превосходно. Между ним и доном Родриго состоялась недолгая беседа по-испански, затем жонглер продекламировал на испанском какое-то свое сочинение.
— Недурно, — похвалил его дон Родриго, возвращаясь к свободной латыни, дабы мы не были отрезаны от разговора. — Вы не только владеете языком, но и угадываете поэтическую испанскую традицию. Что ж, если так, валяйте, сочиняйте и обо мне, только не приукрашивайте, не фантазируйте, как с Роландом.
Видя сильное замешательство француза, я решил развеять беседу и весело рассказал о том, какой образчик устного народного творчества мне довелось услышать вчера в пивном погребке. Я даже и от себя кое-чего добавил. Все громко смеялись, а жонглер пообещал сочинить поэму, в которой одна и та же история сначала рассказывается героем, потом его врагом, потом медведем, потом прислугой, потом рыночной торговкой и, наконец, пивным бочонком, которому приходится выслушивать ее от подвыпивших посетителей погребка.
Среди ночи мы отправились гулять по Кельну в надежде, что нам встретится чудовищный Зильберик, составленный из сросшихся кусков своего изрубленного тела и блуждающий в поисках недостающей ступни с Христовым тернием в пятке. Но улицы города были пустынны и лишь в районе Ноймаркта некие малоблагородные мужи били не более благородных дам, мы хотели было вступиться, но дамы осыпали нас такой бранью, что стало ясно — побои входили в состав их услуг, оказываемых этим молодцам. И мы с хохотом пошли прочь.
Наутро, простившись с доблестным доном Родриго Кампеадором, французским жонглером и другими вчерашними гостями, мы выехали из Кельна и отправились в Бамберг.
Глава VI. ЕЕ ЗОВУТ ЕВПРАКСИЯ
Бамберг — один из уютнейших и живописнейших городков Германии, расположенный в самой середине Империи, со всех сторон окруженный ее надежными просторами. Он лежит на холмах, средь которых струит свои воды Регниц, здесь же, поблизости, впадающий в Майн. Вершины холмов украшены башнями и зубчатыми стенами, обрамленными густой зеленью лесов. А леса великолепные, не случайно любители лесных чащ славяне издревле облюбовали этот уголок Божьего мира, до сих пор там существует большое славянское поселение у подножия холма, где располагаются и домбург, и пфальц. Даже привередливый Аттила признал, что место прекрасное, не на много хуже Зегенгейма и Вадьоношхаза.
Наш приезд в Бамберг совпал с прибытием сюда же некоего русского рыцаря Димитрия, привезшего Адельгейде огорчительные новости. Глава русской церкви митрополит Киевский Иоанн осудил дочь князя Всевальда за то, что она вышла замуж за Генриха, поскольку Восточная Империя порвала отношения с ним и антипапой Климентом. Император Алексей начал переговоры с Урбаном, и Киевский митрополит поссорился со Всевальдом, когда стал требовать от него возвращения дочери в Киев. Тут-то и вылезла незаконность Гартвига. Но Всевальд разгневался и сказал, что ежели брак его дочери с Генрихом может нарушить отношения с Алексеем, то и плевать на этого Алексея, не греками сильно Киевское государство.