Рыцарь курятника
Шрифт:
Сорвав плащ и маску, Рыцарь показал себя во всем своем свирепом могуществе.
– Вы ведь понимаете, – продолжал он, – что просто должны сделать то, что я хочу. Впрочем, возможно, это покажется многим даже забавным! Вы стреляете в бедных людей, работающих на крышах, как в кроликов, но, кажется, никого еще никогда не вешали. Это доставит вам удовольствие.
– Кукареку! – послышался истошный вопль.
Двери отворились, и вошли семь человек. У каждого в петлицах платья или на шляпе были различного цвета перья. Они схватили Монжуа и Шароле.
– На виселицу! – приказал Рыцарь Курятника.
Тот, кому пришлось бы в ту ночь находиться в одной из зал здания уголовного суда в Бове, выглянув из окна, мог насладиться происходящим на плошади странным и жутким спектаклем. Посредине площади стояли позорный столб и огромная виселица. Как только пробило полночь, группа людей молча задвигалась под виселицей, потом по ступеням длинной лестницы медленно стала подниматься тень. Среди глубокой тишины раздался стук от упавшей на эшафот с верха лестницы веревки. На эшафоте толпой стояли люди. Вдруг толпа эта раздвинулась, и появился человек, качающийся в воздухе на веревке, затянутой вокруг его шеи. Другой живой человек был привязан руками к ногам повешенного. Живой тяжело упал и повешенный остался один, медленно вращаясь на веревке.
Прошло четверть часа, а люди, стоявшие под виселицей и на эшафоте, не сделали ни одного движения. Потом раздалось тихое петушиное пение, и все немедленно разошлись.
Под виселицей остался стоять лишь один человек. Он поднял голову, протянул правую руку к небу, а левую приложил к сердцу.
– Отец мой, – сказал он, – твой сын сдержал клятву. Ты отомщен!
Пробило полпервого пополуночи, и лодка опять приплыла в Авелон, на этот раз с другой стороны.
Два человека выпрыгнули на берег, потом из лодки вышел граф де Шароле, руки которого были теперь свободны, а с ним и Рыцарь Курятника. Лицо Рыцаря было открыто. С ним рядом шел человек в маске, которого мы знаем под именем С. Двое других последовали за первыми, и все семеро двинулись вдоль берега. Скоро они дошли до уличной мостовой. Тут они остановились около большого дома. Через несколько минут ведущие во внутренний двор ворота отворились, и из них показалась карета, запряженная шестеркой лошадей. Отворив дверцу, в карету первым вошел С., потом Шароле, потом Рыцарь Курятника; остальным четверым вывели верховых лошадей. Карета в сопровождении всадников поехала по парижской дороге.
Наши путешественники выехали в половине первого, а в три часа утра они уже увидели монмартрские мельницы, чьи белые крылья вырисовывались на фоне ночного неба. Карета въехала в Париж через ворота Сен-Мартен и остановилась у стены аббатства Сен-Мартен де Шап. Рыцарь, С. и Шароле вышли из кареты и в сопровождении четырех спешившихся всадников пошли на улицу Вербуа. Рыцарь шел первым, С. за ним, рядом с Шароле. Они остановились перед домиком в два этажа, у которого 30 января нынешнего года останавливались три человека – А., В. и С. Рыцарь отворил дверь, вошел, впустил Шароле и С. Схватив за руку графа, он быстро потащил его, не говоря ни слова, по темным комнатам дома и дошел до крыльца, спускавшегося в сад. 30 января шел снег, погода была холодная. Теперь сад был великолепен, зелен и тенист. Рыцарь, все еще держа за руку графа, вынудил его спуститься в сад. С. шел за ними. Они прошли густые аллеи и дошли до центра сада, где возвышалось абрикосовое дерево, давно уже засохшее. Ничего не могло быть печальнее этой части сада, походившей на кладбище. Рыцарь, Шароле и С. подошли к абрикосовому дереву. Под ним лежало тело человека высокого роста, руки которого были связаны. Курятник обернулся к Шароле и сказал:
– Мы в том самом доме, где в ночь на 30 января 1725 года убили мою мать. Это вы велели арестовать Морлиера, который мог бы помешать этому убийству; это вы предложили прогулку по льду в Версаль, чтобы никто не помешал, оставаясь в доме; это вы, наконец, все приготовили для преступления; а вот тот, кто совершил его, вот злодей, удавивший мою мать!.. Он умрет так же, как и тот, которого повесили, и убьете его вы так же, как убили другого. Ты был орудием, помогавшим поразить невинных, и ты будешь рукой, которая поразит виновных. Удави же этого мерзавца, как ты повесил того!
Схватив графа за плечи, он подтолкнул его к князю, лежавшему без движения под абрикосовым деревом.
На Парижском соборе пробило шесть часов. Одна дверь собора была открыта. В это раннее время, когда Париж еще спит, в храм вошел человек, закутанный в просторный плащ и в надвинутой на глаза шляпе. Несомненно его ждали: в ту минуту, как человек вступил под своды храма, через хоры прошел прелат. Поверх его белой одежды была надета мантия епископа. И действительно, это был епископ, монсеньор де Мирнуа, самый уважаемый и самый строгий прелат во Франции. Наклонив на плечо голову и скрестив на груди руки, он направился к исповедальне. Не успел он подойти к двери, как ее открыл опередивший его аббат. Через несколько секунд человек, вошедший в собор, проследовал в исповедальню и встал на колени. Когда он поднялся на ноги после довольно продолжительной исповеди, он перекрестился и подождал. Дверь отворилась, и епископ вышел.
– Пойдемте, сын мой, – сказал он шепотом, направляясь к ризнице.
Там были два аббата; епископ поговорил с ними шепотом, потом, сделав знак рукой тому, кто исповедовался у него, отворил дверь, которая вела в монастырь. У этой двери ждала карета. Лакей отворил дверцу, прелат сел в карету, а за ним вошел исповедовавшийся и сел напротив епископа. Карета поехала и через десять минут остановилась у дома прелата. Епископ первым вышел из кареты, незнакомец последовал за ним.
Они поднялись на лестницу, потом прошли в молельню, богато меблированную. Прелат сел на стул и указал на другой своему спутнику, который принял это приглашение с поклоном.
– Итак, вы – Рыцарь Курятника? – спросил Мирнуа сидевшего напротив него человека.
– Да, монсеньор, – отвечал тот.
– Рыцарь Курятника, а значит, разбойник!
– Для тех, кто его не знал; но вы слышали всю мою исповедь, вы знаете, кто я. Я никогда не поражал невинного; я сделался орудием судьбы, поражавшим виновных, избежавших человеческих законов. Десять лет я шел по этому странному пути. Я вырвал из нечистых рук более шести миллионов ливров, которые роздал страдавшим от нищеты и голода. Ни один ливр из этих денег не попал в мой кошелек и не послужил мне даже для воспитания родной сестры. Ночи я проводил как таинственный мститель общества, а дни в честном труде. Я был Рыцарем Курятника, разбойником от заката до восхода солнца, а днем я был Жильбером-оружейником! Если бы мой отец и моя мать не умерли от подлого убийства, я не вел бы такой образ жизни. Но когда я увидел, что мой отец обречен на постыдную смерть, когда узнал, что мать моя была удавлена, я возненавидел это общество, не признававшее человеческие и божеские законы, и повел с ним беспощадную войну!..
Курятник смотрел на прелата, глаза которого были прикованы к нему.
– О! Вы должны понять меня, монсеньор, – продолжал Рыцарь, – этот зародыш, имеющий отголосок в моем сердце, не принадлежит собственно мне. Многие думают или скоро будут думать так, как я… Немного пройдет лет, как вся Франция будет чувствовать то же, что и я! Но не в этом дело, – продолжал Жильбер, переменив тон, – речь идет обо мне одном. Я сказал вам все, и если вы знаете, какое гибельное дело привело меня на этот путь, то знаете также, что я отомстил за себя в эту самую ночь или, лучше сказать, отомстил за тех, кто страдал.