Рыцарь курятника
Шрифт:
фан.
Схватив Рупара в объятия, он прижал его к груди с таким порывом, что у чулочника перехватило дух.
– Ну, Рупар, узнаешь ли ты меня?! – вскричал Фанфан.
– Узнаю ли я вас, сержант…
– Берегись, берегись! – вдруг раздался голос кучера.
Быстро мчавшаяся карета остановилась у дома парикмахера, дверца отворилась, и Доже соскочил на землю.
– А! Вот и Доже! – обрадовался Фанфан. – Я пойду к нему узнать…
Оставив Рупара, он подошел к лавке, в которую вошел парикмахер. Доже держал за руки Ролана. Он казался очень взволнован, но это было приятное волнение.
– Пойдем к твоей сестре, – сказал он, – вначале я с ней должен поговорить.
Он пошел на лестницу, а за ним Ролан и Фанфан. На площадке первого этажа они услышали оживленный разговор в комнате Сабины, в той комнате, куда шесть месяцев назад девушку принесли без чувств, всю залитую кровью. Доже отворил дверь. Сабина, Нисетта, Урсула и Арманда рассматривали с величайшим вниманием два белых платья, лежавшие на стульях. Нанона стояла несколько позади и также рассматривала наряды. Целая коллекция белья, лент, юбок была разложена на стульях и кроватях. Обе девушки, маркитантка и женщины говорили одновременно, обсуждая предметы туалета с чрезвычайным воодушевлением.
При звуке отворившейся двери они обернулись.
– Батюшка! – вскрикнула Сабина, подбегая к Доже.
– Месье Доже! – воскликнула Нисетта.
Парикмахер, поцеловав Сабину, обернулся к Нисетте.
– Почему бы тебе не обращаться ко мне так же, как Сабина? – спросил он. – Разве я также не отец твой?
– Нет еще, – отвечала Нисетта, краснея.
– Не сегодня, так завтра.
Ролан и Фанфан вошли в комнату.
– Любезные дети, – спросил Доже, – счастливы ли вы?
– О да! – отвечали Сабина и Нисетта.
Доже поцеловал их в лоб.
– А ты, Ролан? – спросил он.
– И я также, батюшка, – отвечал молодой человек. – Я тоже счастлив, но счастье мое будет полно только в тот день, когда с нами будет Жильбер.
– Жильбер будет с нами в субботу.
– И цель его путешествия такая чудесная, такая славная! – восторгалась Нисетта.
– Мы получаем от него письма каждый день, – прибавил Доже.
– Это правда, – сказала Сабина, вздыхая, – но я согласна с моим братом: было бы лучше, если бы Жильбер был здесь.
– Повторяю тебе, он будет здесь в субботу, – продолжал Доже. – Король сказал мне это сегодня.
– Король! – вскричали женщины.
– Да. Пока я причесывал сегодня его величество, мы разговаривали, как это часто случается. Король удостоил меня беседой о моих детях. Я поблагодарил короля за то, что он соизволил выбрать Жильбера посланником в Шателеро, на оружейную фабрику, откуда он должен привезти шпагу, которая будет вручена герцогу де Ришелье за услугу, оказанную при Фонтенуа. Король улыбался, слушая меня. «Ну, если вы довольны, Доже, – сказал он мне, – то ваша дочь должна быть недовольна отсутствием жениха». Я признался королю, что Сабина часто вздыхает и что отсутствие Жильбера отодвигает свадьбу. Король соизволил сказать мне, что он послал приказ Жильберу вернуться не позже субботы; потом, взяв со стола бумагу, он произнес: «Теперь не будет никакого промедления, Доже. Вот этой бумагой я освобождаю вашего сына, Ролана, от службы, хотя он поступил на службу как волонтер». И король подал мне эту бумагу.
Доже вынул из кармана бумагу и подал ее Ролану.
– Теперь ты свободен! – объявил он.
– Как король добр! – вскричал Ролан.
– Добр, да не совсем, – проворчал Фанфан-Тюльпан.
– Как?! – изумился Ролан. – Что вы хотите сказать?
– Я говорю, что это смешная мысль – лишить такой прекрасной карьеры, как военная, молодца, который мог бы со временем сделаться полковником, молодца, ворвавшегося со мной в английскую колонну, в которую, видит Бог, нелегко было войти! Отпустить тебя в отставку – большая ошибка, и если бы король посоветовался со мной…
– К счастью, он этого не сделал, – перебил, смеясь, Ролан.
– Что сделано, то сделано. Перестанем об этом говорить, меня он в отставку не пошлет, или я…
Сильный удар грома заглушил слова Фанфана.
– Разве гроза? – спросила Сабина.
– Ну да, – ответила Нанона, подойдя к окну. – Небо только что было голубое, а теперь все почернело и покрылось тучами.
– Опять гром, – проговорила Нисетта.
– Страшная гроза вот-вот разразится над Парижем, – прибавила Урсула, выглянув в окно.
Действительно, начиналась одна из тех августовских гроз, которые рождаются внезапно, разражаются с бешенством и проходят так же быстро, как и надвигаются. Молния прорезала тучу, осветила небо и бросила свой ослепительно белый отблеск на иллюминацию. Раздался удар грома еще сильнее прежнего.
– Я боюсь! – воскликнула Нисетта, сжав руки.
– Вот еще! – возразила Нанона. – Пушки в Фонтенуа еще не так гремели.
– Это правда, – подтвердила Урсула.
Крупные капли дождя упали на подоконник. Через минуту улица, наполненная народом, опустела. Все жители стояли у окон или у дверей.
Вдали послышался стук колес быстро приближавшейся кареты. Пробило полдевятого. Воздух был тяжел, густ, насыщен электричеством. Фанфан взял свою шляпу.
– Вы уходите? – спросили его.
– Я должен вернуться на свой пост, – отвечал он.
Стук кареты приблизился. Фанфан поклонился и вышел в
сопровождении Ролана, который пошел отворить дверь на улицу. Карета проехала мимо дома.
– Это карета графа де Шароле, – сказал Ролан, узнав ливрею кучера и лакеев. – Он живет в Шальо с тех пор, как Рыцарь Курятника сжег его отель на улице Фран-Буржуа.
– До свидания, – сказал Фанфан, пожимая руку Ролана.
– Ты весь вымокнешь.
– Пустяки! Не растаю.
Он повернулся и пустился в путь в том направлении, в каком поехала карета.
Раздался страшный удар грома, и молния огненным зигзагом прорезала небо от запада к востоку. Страшный вихрь пронесся над Парижем, согнул деревья, сорвал крыши; потом наступила минута глубокой тишины, секунда оцепенения, и дождь полил как из ведра. С дождем объединились молния, гром, ветер. Сточных труб было тогда мало; вода на улицах превратилась в потоки. Карета графа де Шароле мчалась по грязи; кучер нагибал голову, подставляя ветру и дождю свою шляпу. Оба лакея съежились за кузовом кареты. Граф де Шароле сидел один в карете, в левом углу, положив ноги на переднюю скамейку; он дремал, точнее был погружен в то приятное состояние, которое уже не бодрствование, но еще и не сон. Та часть Парижа, в которую въехала карета, была тогда совершенно необитаема. Несмотря на неутихавшую грозу, карета катилась быстро и скоро приблизилась к горе Шальо.