Рыцарь пустыни, или Путь духа
Шрифт:
– Я ждала тебя, мой отец, – сказала она.
– Уж лучше называйте меня своим сыном, – ответил он, с улыбкой, взглянув на ее белые локоны.
– Ой! – ответила она. – У некоторых из нас есть отцы, которые не из плоти. Я стара, но, возможно, твой дух старше меня.
– Все возможно, – серьезным тоном произнес Руперт. – Но скажи, в чем дело?
– Боюсь, я опоздала с моим делом, – ответила Бахита. – Я пришла предостеречь тебя против шейха Ибрагима, который некоторое время назад проезжал мимо моей хижины по дороге, чтобы навестить тебя в твоем лагере. Но ты уже видел его, верно?
– Да, Бахита, но откуда ты это знаешь?
– О! – ответила та уклончиво. – Я слышала, как ветер принес с вершины вон того холма его сердитый голос. Похоже, он угрожал и ругался.
Руперт кивнул.
– Извини, я знаю этого человека с детства, да и его отца тоже знала, ибо он навредил моему народу и хотел бы навредить еще. Вот почему я живу здесь, чтобы следить за ним. Он очень злой человек, жестокий и мстительный. Кроме того, с ним следовало говорить мягко, ибо его племя сильное, и он способен доставить правительству большие неприятности. Он не солгал, сказав, что солдаты грубо обошлись с ним, так как у одного из них были с ним старые счеты.
– Что сказано, то сказано, – равнодушно ответил Руперт, – но скажи мне, мать, откуда тебе так много всего известно?
– Мне? О, я сижу у реки и слушаю, и она шепчет мне свои вести – вести с севера, вести с юга, река рассказывает мне все. Хотя вы, белые люди, не слышите, эта древняя река имеет голос для тех, чьи уши открыты.
– А как насчет вестей с востока и запада, где не течет река? – спросил Руперт, улыбаясь.
– Вести с востока и запада? О, оттуда и отсюда дуют ветры, и те, чьи глаза открыты, видят в них больше, чем одну только пыль. У них тоже свои голоса, у этих древних ветров, и они рассказывают мне о царях моего народа, которые давно мертвы, а также о давно минувших войнах и любви.
Руперт рассмеялся.
– Ты умная женщина, мать, – сказал он. – Но будь осторожна, чтобы тебя не арестовали как шпионку махдистов, ибо ты не сможешь призвать Нил и знойный ветер-хамсин себе в свидетели.
– Ах, ты смеешься надо мной, – ответила Бахита, покачивая седой головой, – но вы, дивные белые люди, вам еще многому надо научиться у Востока, который был седым от времени, когда первый из ваших предков еще лежал в материнской утробе. Поверь мне, Руперт-бей, что у природы есть свои голоса и некоторые из них говорят о прошлом, некоторые о настоящем, и некоторые о будущем. Да, даже движущийся песок, по которому ты спустился, теперь имеет свой собственный голос.
– Это я уже знаю, потому что я слышал его, но, боюсь, не смогу по-арабски объяснить тебе его причину.
– Ты его слышал, да, и ты скажешь мне, что это, истирая камни, поет песок, или это камни поют под звуки песка, словно арфа на ветру. И так оно, вне всякого сомнения, и есть. Ты слышал голос, мудрый белый отец, но скажи мне, ты понял его разговор? Прислушайся! – воскликнула она, не дожидаясь ответа. – Я сидела здесь, наблюдая за тобой, пока ты спускался, и слушала, что песок говорил о тебе и о других, с кем связана твоя жизнь. О, нет, я не обычная гадалка. Я не читаю по руке и не черчу квадраты в пыли, не бросаю кости и камушки и не смотрю в капли чернил. Но иногда, когда голос говорит со мной, я вижу будущее и особенно будущее того, чьи ноги стоят на поющем песке.
– Вот как? И что он пел про меня?
– Этого я тебе не скажу, – ответила Бахита, покачав головой. – Я не имею права тебе это говорить, и поступи я так, ты бы счел меня обыкновенной обманщицей, коих на свете много.
– И все-таки, что там песок пел обо мне? – повторил он беззаботно, потому что только наполовину слушал ее разговор.
– Многое, Руперт-бей, – ответила она, – многое из этого было печально, а еще больше – благородно.
– Благородно! Не иначе, как это означает титул пэра! По большому счету, довольно безопасное пророчество, – с усмешкой пробормотал Руперт себе под нос и уже повернулся, чтобы уйти, но в последний миг остановился и спросил: – Скажи мне, Бахита, что тебе известно о затерянном храме в пустыне?
Та мгновенно навострила уши и ответила ему вопросом на вопрос:
– Как я могу о нем знать, если он затерян? Но что знаешь ты?
– Я, мать? Ничего. Меня интересуют история и старые храмы, вот и все, и я был уверен, что человек, умеющий толковать голоса реки, ветра и песка, должен о нем знать все.
– Возможно, так и есть, – спокойно ответила его собеседница. – Возможно, я скажу тебе, ибо я тебе благодарна. Приходи в мою хижину, и мы посмотрим.
– Нет, – сказал Руперт, – не сегодня. Сегодня я должен вернуться в лагерь, мне нужно написать письма. В другой раз, Бахита.
– Хорошо, в другой раз, а потом мы можем вместе посетить этот храм. Кто знает? Но я думаю, что сегодня вечером ты будешь не только писать письма, но и читать. Послушай! – и она подняла руку и кивнула в сторону реки.
– Я ничего не слышу, кроме воя шакала, – ответил Руперт.
– Неужели? А я слышу биение лопастей парохода. Через три часа он пристанет к берегу в Абу-Симбеле.
– Чушь! – воскликнул Руперт. – Я ожидаю его не ранее, чем через неделю.
– Люди часто получают то, чего не ждут, – ответила она. – Спокойной ночи, Руперт-бей! И да хранят тебя все боги, которые когда-либо были в Египте, пока мы не встретимся снова.
С этими словами она повернулась, и при свете взошедшей луны быстро зашагала между камней, упавших со скалы, на самом краю разлившегося Нила. Пройдя с полмили или чуть дальше на север, она вошла в калитку забора своего сада и приблизилась к своей глинобитной хижине.
Здесь Бахита села у двери на землю и задумалась, ожидая прибытия парохода, о котором ее предупредили не то собственные уши, не то некий путешественник. Ибо Бахита также ожидала письмо или, во всяком случае, сообщение, и размышляла о том, кто его написал или отправил.
– Глупая прихоть, – сказала она себе. – Неужели Таме мало собственной мудрости, которую она получила с кровью, что ей нужна еще мудрость этих белых людей? Неужели ради нее она готова оставить свое высокое положение и даже смешаться с дочерьми феллахов и спрятать свою красоту за яшмаком последовательницы лжепророка? Не иначе как бог наших отцов наслал на нее безумие, и теперь она в великой опасности, и этот пес Ибрагим грозит ей бедой. Но кто знает? Вдруг это безумие – не что иное, как истинная мудрость? О, есть вещи, слишком высокие для меня, и мой дар не способен прочитать всю ее судьбу. Поэтому я останусь здесь и буду смотреть в оба и держать ухо востро, как мне было велено.