Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— А где родители твои?
— Померли, царствие им небесное… Отца медведь заломал, а мать прошлый год от простуды померла. Да уж стара, и то верно, была. Лечил я ее, да, может, не так. Я вот и думаю, а ну как со мной чего случится, так никто и не узнает, каковы травы бывают. Книгу пишу, про каждую траву, в чем ее сила да отчего помогает. Как настои делать, как раны лечить. Я и новые травы узнал, которые бабка не знала…
— А как узнаешь?
— А по-всякому. Иногда сам попробую, когда у зверей подсмотрю. Вот мне и познается…
— А писать-то
— Монах научил один, странник. Мне уж лет четырнадцать было. Он в лесах заплутал, а к нашему дому вышел. Отец его приютил, а он в благодарность грамоте меня учил. Трудно было, но учился, вот и пишу сейчас. Книгу-то я сам сделал, а вот написал еще мало — листов семьдесят… Все пропишу.
— А жена у тебя есть?
— Нету, — сказал Клаус и вздохнул. — Нельзя мне жениться. Как женишься, когда в лесу живешь? На лисе аль на медведице, что ли?
— А за лесом разве нельзя было найти?
— Найти-то можно, только не мне. Закон есть: кто на рабыне женится, сам рабом будет. А городская сюда не пойдет, испугается. Да и цеховые не отдадут… Может, ты за меня пойдешь?
— А я ведь тоже дворовая, — сказала Андреа, Шато-д’Оров.
— Это за рекой, далеко… Не бывал там. А ты убеги от них!
— Мне бы еще живой остаться, а он замуж зовет… — хмыкнула Андреа. — Жених нашелся!
— Да ладно, я так просто спросил, без всякого…
— Вам, мужикам, лишь бы сунуть! — грубо сказала Андреа.
— А тебе совали? — осведомился Клаус с первобытной прямотой.
— Нет, еще не успели! — буркнула Андреа. — Монахи вон все хотели…
— Да, не повезло им, — сказал Клаус. — Только, милая, всех-то мужиков на один ряд не ставь… Сколько тебе лет, а?
— Семнадцать у-же, — зевнула Андреа, — а тебе?
— Мне-то?! У-у! Мне двадцать пятый пошел, — ответил бортник. — Ты-то совсем девчоночка, оказывается! А на личико и по разговору — так старая старуха, да и все… Ладно, это я так, шутейно сказал, не обижайся!
— Кто же на дураков-то обижается… Спать я буду, в сон клонит…
— Ну и ладненько… Спи себе, а я прогуляюсь на часик — дело есть одно.
Клаус вышел из комнаты. Андреа осталась одна.
«Хороший парень, — подумала она, — а туда же, жениться! Вот как получается: ни разу в жизни не видел, а уже собрался жениться… А может, он меня уже того? Пока я беспамятная лежала?!. Эдак-то и родишь еще! Да нет, конечно, такой бугай навалился бы, и мертвая почуяла… Да и потом, девка я все-таки, а когда девку портят, ей больно бывает, так говорят… А так-то, среди дня или ночи, кто ему помешает. Сгребет ручищами, и поминай, что когда-то девушкой была… А я-то сейчас немного стою, рукой пошевелить и то напрягаться надо… Интересно, а почему он ничего не спрашивает, почему я дралась, за что на меня монахи напали? Хитрый он! Любой другой с ума бы сошел от удивления. А он, думается, и вовсе не удивлен. Как будто девки в мужское платье каждый день переодеваются, да еще по десятку монахов угробливают… Интересно, а как отсюда удрать?»
ИНТРИГА В ШАТО-Д’ОРЕ
Итак, с Андреа тоже все в порядке. Поскольку через пять минут после описывавшихся событий она мирно уснула, то не будем тревожить ее сон и вернемся в Шато-д’Ор. Как раз в этот момент для Ульриха и прибывших с ним рыцарей уже начался торжественный ужин. Надо сказать, что на радостях Ульрих забыл выпороть Франческо, хотя, честно говоря, вначале очень хотел это сделать, особенно после того, как тот сказал, что потерял в темноте своего товарища. Ни Ульриху, ни Альберту Франческо не рассказал о чудесном превращении Андреаса в девушку. Он надеялся, что Господь поможет его товарищу приобрести прежний пол, что все дело в колдовстве, которое надо рассеять. Поэтому он регулярно молил Господа о том, чтобы тот не оставил его товарища в таком неприличном для юноши состоянии.
Ульрих на пиру вел в основном осторожные и долгие переговоры с племянником.
— Говорят, пока я ездил, крошка Альбертина обручилась с мессиром Иоганном фон Вальдбургом? — спросил Ульрих. — Меня это немного удивило.
— Вальдбург извинился за свое поведение и просил руки Альбертины.
— Да? Извинился, не боясь позора? Черт побери, я думал, он более гордый парень!
— Гордость — хорошее свойство, но не в делах любви.
— И когда же назначена свадьба?
— Одновременно с моей, через неделю.
— Вы читали решение маркграфского суда, дорогой племянник?
— Я не сомневался в чести его светлости маркграфа. Оно не могло быть иным. Я уже намерен писать маркграфу прошение с просьбой назначить на следующую субботу поединок между мной и вами.
— Итак, вы намерены драться?
— Да, дорогой дядюшка, поскольку вы не согласны на прежние условия.
— Да. Эта грамота — первое и последнее условие, которое может отменить наш поединок, только одно условие.
— Неужели?
— Я еще раз скажу «да».
— Между прочим, — вмешался в разговор некий кавалер де Ферран, один из рыцарей, прибывших с Ульрихом. Это был вассал маркграфа, которого тот обычно использовал в качестве гонца. — Между прочим, почему бы вам и в самом деле не отказаться? Долг чести и веры вами исполнен, и обращение в монастырь могло бы в теперешней обстановке быть весьма угодно Богу. Кроме того, неужели вам так уж необходимо совершить грех братоубийства? Неужели вам не жаль крови своего племянника?
— У меня к вам схожий вопрос, сударь, — ответил Ульрих. — Неужели племяннику не жаль крови дядюшки, крови, столь обильно пролитой на полях битв во славу истинной веры и рода Шато-д’Оров, к которому мы оба имеем честь принадлежать?
— Мне кажется, что вы, мессир Ульрих, полагаете, будто я действую в интересах и даже по поручению его светлости? — не ответив на риторический вопрос Ульриха, спросил де Ферран. — А ведь это не так!
— О, значит, вы действуете вопреки воле сюзерена? — иронически поднял бровь Ульрих. — Боюсь, что вам не поздоровится!