Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Прошу, дай нам совет. За ним мы пришли.
— Я слушаю, жрица.
— У меня получится сказать короче, уж прости, светоч! — Рядом появляется нагруженная Цьяши и кланяется, попутно скидывая ношу в траву. Кьори открывает рот, но не успевает вмешаться. — Поведай нам, куда девать белолицую дуреху и как жить дальше, не вышивая на одежде лика другой дурехи, покойной? В нее верят не меньше, чем в тебя, куда без нее?
— Цьяши!
Окрик Кьори тонет в вернувшейся тишине. По ту сторону Саркофага молчат, звезды в глазницах колко мерцают.
— Легенда о Жанне не окончена. — Голос мрачнее, чем раньше, но тверд. — Как и война. Но каждый должен быть на своем месте, и лучше сейчас оставить все как есть.
— Как есть?.. — переспрашивает Кьори.
Я думаю о других словах: «Легенда о Жанне не окончена»; они колют сердце. Зачем так жестоко? Легенда кончилась, когда первая горсть земли упала на заколоченный гроб моей Джейн. А может, и раньше, когда прозвучали последние слова ее исповеди.
— Горе всегда острее после бурной радости, — продолжает светоч. — А народ радуется, ведь… живая сестра заменила ненадолго мертвую, верно?
— Заменила, — сдавленно откликаюсь я. — Я не хотела! Я совсем не воин, не…
— Заменила. — Светочу неинтересны мои слова, вероятно, для него очевидные. — Но никогда не станет ею. Место Эммы дома, и лучше ей незамедлительно туда вернуться. Ей уже пришлось плодить ложь, считайте, что этой ложью она милостиво дала вам отсрочку. Исчезающий Рыцарь ушла… вера в нее осталась.
— Но вера иссякнет! — в ответе Кьори звенит отчаяние. — Это случится! Случится, если Жанна больше не будет являться, сражаться и…
— Все решат Звезды, Кьори. Только Звезды. Они определяют цену и исход каждого нашего поступка, они все видят и знают, тебе известно это. Все потерянные нити однажды сплетутся. Для кого-то в колыбель, для кого-то в подвенечный наряд… а для кого-то в удавку.
Жрица вздрагивает, даже охает. Цьяши наоборот оживленно потирает ладони; довольная улыбка расцветает на полных губах, когда она предполагает:
— Может, к тому времени прославлюсь я? Стану новым героем?
Бахвальство заставляет мох снова колыхаться от смеха. Качается даже трава.
— Почему бы нет? Ты славная. И будешь вдвойне славной, если оттащишь подальше труп. Знаешь ли, люблю чистоту…
Определенно, мне нравится этот незнакомец, и даже не тем, что отпускает меня домой. Никогда не полагала, что буду питать безотчетную симпатию к покойнику, тем более говорящему, но это так.
— Будет сделано, — бодро обещает Цьяши и поворачивается ко мне. — Эй, неженка, в этот-то раз поможешь мне? Не мисс жрице же пачкаться…
— Нет, — неожиданно возражает светоч. — Оставьте мне Эмму. Я хочу сказать ей пару напутствующих слов.
— Хорошо, Эйриш! — Кьори торопливо кивает. Она все еще выглядит смущенной и испуганной. — Цьяши, идем. Я помогу тебя с этим… этим телом.
— Славно, пойдем бросим его в кусты!
Обе отступают. Предпочитаю не оборачиваться и не наблюдать, как они поволокут окровавленного индейца по траве. Выпрямляю спину, теперь стараюсь не отводить взора от неба в глазницах Саркофага. Невольно я снова начинаю гадать, кто там, как выглядит существо? Я испугаюсь его, если…
— Ты веришь в своего Бога, Эмма, верно?.. — Он обрывает мои мысли. Не видя смысла лгать, я киваю. — Тогда… что бы ты спросила у Него, если бы могла взглянуть прямо в глаза? Так, как глядишь сейчас в глаза мне?
Кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. «Где Ты был, когда убивали Джейн?» «Где Ты был, когда стреляли в меня?» «Как вообще Ты допустил, что у нашего мира есть несчастный брат — изуродованный, дикий?» «Единственный ли он?» Вопросов множество; я не знаю, какой обрушила бы на Господа первым, если бы вообще дерзнула заговорить с Ним. Впрочем, даже теоретическая возможность нелепа, и вместо того чтобы задуматься, я произношу:
— А вы сможете передать вопрос, мистер, и принести ответ? Вы священник? Ангел?
Запоздало осознаю: не сдержалась, надерзила, сейчас меня испепелят или прогонят. Но то, что между мной и Господом, — только наше и не нуждается в посредниках. Я потупляюсь. Трава и мох идут смеющейся волной.
— Храбро! Так ответила бы и Жанна.
Он не сердится и не замечает: от собственной резкости я дрожу не хуже крольчонка. Бормочу какие-то извинения, пожимаю плечами, думаю, как бы перевести разговор… Голос светоча — очень тихий — вдруг меняет интонацию:
— Я на твоем месте помолился бы за сестру, хорошо помолился. Хотя… знаешь, я сомневаюсь порой даже в Звездах, позволивших заточить меня здесь; они злы и насмешливы — наши боги. Каков твой? Впрочем, не отвечай. Я знаю и Его…
Мурашки по спине. «Легенда о Жанне не окончена». Я повторяю это одними губами, но меня слышат.
— Вот именно, Эмма. Не окончена, как и моя. Нет ничего опаснее неоконченных легенд.
— Вы пугаете меня, — признаюсь я, и его глаза загораются. — Я… что, должна помочь? Джейн? Или вам?
— Пока ты в таком положении, — светоч по-прежнему говорит глухо; две девушки в отдалении вряд ли могут слышать, — что выбираешь не между «должна» и «не должна», а между «хочу» и «не хочу». Так чего ты хочешь, Эмма?
— Домой, — не владея собой, скулю я. — Хочу… покоя!
— Так иди, — просто отвечает он. — Иди. — И так же просто добавляет: — Но покоя не будет. Поздно.
Меня будто обдают ледяной водой. Предательски трясутся колени, и в поисках опоры я тяну руку вперед. Пальцы находят массивную руку светоча, сжимают ее. Камень на ощупь — шершавый и скользкий, то ли от лишайника, то ли от чьих-то личинок.