Рыцарь золотого веера
Шрифт:
– Завоёвывать, – пробормотал он. – Бесконечно. Как твой Тамерлан, Кит.
– А-а, – отозвался Марло. – Вот мы и дошли до истины. Это я и подозревал. Ты хотел бы, чтобы тебя понимали. Хотел бы не обладать, но разделить все поровну.
– Не только тело, клянусь тебе, Кит. Я хотел разделить рассудок. Я хотел разделить надежду и страх, боль и восторг, честолюбие и разочарование…
– Но перво-наперво – тело. Ведь оно и есть источник нашей надежды, наших страхов, нашей боли и восторга, наших устремлений и разочарований. Да, чувствовать нежные женские руки или, ещё лучше, губы, тянущиеся к сокровищу, которым ты обладаешь, – и всё же ты отказался от Мэг.
– Обычная шлюха? Понимания не купишь за деньги. – Уилл вздохнул, взял в руки пустую
– А-а, – протянул Марло. – Ты разговаривал с ней об этом.
– И зря сделал. Я думал, что понимание может прийти через обсуждение, через проникновение в душу друг друга. Но с тех самых пор она смотрит на меня глазами, в которых затаился ужас.
– И она выражает мнение всех женщин, по крайней мере, в Англии. В Европе. Во всём мире. Женщины есть женщины, а мужчины – мужчины, и от этого никуда не деться. Чтобы получить больше, мы должны погрузиться в мир своей фантазии. Так было с Зенократой. Она моя, Уилл, потому что я создал её. Когда я прибегаю к помощи своих рук, я представляю, что это её руки. Создай в своём воображении такую женщину, Уилл. Представь её красоту, представь себе её, жаждущую твоих объятий. Она может стать твоей, Уилл, каждый раз, как ты закроешь глаза. Я дарю её тебе. Закрой же глаза, Уилл, позволь мне стать на время такой женщиной.
– И, открыв глаза, снова стать одиноким и разочарованным? Марло пожал плечами.
– Разве не такова судьба мужчины? Мы можем только уповать, что, прибыв на небеса, не испытаем такого же разочарования. Но сегодня, Уилл, – сегодня я вознесу тебя в рай, когда Зенократа, зная твоё желание и твою силу, подведёт тебя к самым вратам рая, перед тем как освободить твой дух.
Глава 3.
В такой зимний вечер хорошо быть на берегу– Ледяной ветер гремел чем-то на крыше, пробирался сквозняками в коридоры, и чёрный дым вздымался в камине, как волны в море, угрожая заполнить все комнаты и нехотя протискиваясь в дымоход.
Мэри играла на клавесине. Она играла хорошо, каждая нота была ясной и отчётливой – результат упорных тренировок. Её хорошая игра свидетельствовала одновременно и о трудолюбии, и о пустоте её жизни. Никакая другая хозяйка не могла сравниться с ней по чистоте дома или по количеству собственноручно вышитых покрывал. Выше всякой критики была пища, приготовленная ею. Соседи говорили о ней как об образцовой жене.
Такой она казалась. Она сидела перед инструментом, опустив пальцы на клавиатуру и слегка нахмурившись из-за недостаточного освещения. Но, если не считать насупленных бровей, лицо её было безмятежно. И прекрасно. Волосы она зачёсывала назад и прятала под чепец, как и подобает солидной матроне, которой перевалило за тридцать. Но лицо её не потеряло ещё красоты и было не менее прелестно, чем в день свадьбы.
Сегодня она играла с ещё большей, чем обычно, уверенностью. Что бы ни случилось в следующие несколько часов, этот вечер, несомненно, положит начало новому периоду мира и спокойствия в их семье. Если голландцы и придут к Уиллу, то только для того, чтобы предложить дальнейшую службу на их кораблях. Уилл опустился на колени к чертежам и картам, разложенным на полу. Деливеранс растянулась на животе рядом с отцом. Она была уже в ночной рубашке, готовая отправиться в постель в тот момент, когда к нему придут гости. Вообще-то ей давно уже полагалось спать, но одним из удовольствий для Уилла было портить своего ребёнка. Он так мало её знал. Он был в море в ту ночь, когда она родилась, и пять из следующих семи лет он тоже был в море. Ему нравилось смотреть на неё: она была так похожа на Мэри, и в то же время волосы у неё были отцовские, чёрные, как смоль. Ему нравилось разговаривать с ней, потому что она была, несомненно, умна. Она была его другом. Он знал – окружающие поговаривали, что Уилл Адамс улыбается только в присутствии своей дочери.
– И здесь мы
– Наверно, было очень холодно, папа?
– Да. Так холодно, что дыхание замерзало прямо у рта. И всё же, представь себе, это было прекрасно. Но те места не для людей. И прохода на восток там тоже не было.
Музыка стихла.
– К тебе гости, Уилл. – Мэри встала. – Идём со мной, Деливеранс. – Девочка взглянула на отца и нехотя поднялась на ноги.
– Поцелуй меня, малышка. – Отец склонился к ней. – А вы присоединитесь к нам, мадам?
– Если вы хотите, сэр. – Мэри взяла дочь за руку, и они вышли из комнаты.
Уилл собрал с пола карты, оправил камзол и вышел навстречу гостям.
– Холодный сегодня вечер, господа. Проходите, пожалуйста.
Их было четверо, все закутанные в плащи, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающего ветра. Они потопали у входа, сбивая с ног снег и хлопая рукой об руку, чтобы поскорее согреться, и прошли в комнату.
– Самая подходящая ночь, чтобы быть где-нибудь у побережья Африки, а, Уилл? – произнёс Корнелиус Хоутман. – Клянусь, рад снова видеть тебя. – Он был невысок, с полным, краснощёким лицом. Одет в ярко-красный бархатный камзол – свидетельство как уверенности, с которой он шёл по жизни, так и богатства, которое эта уверенность ему принесла. – Друзья, это мастер Уилл Адамс. Уилл, познакомься с сэром Жаком Маху. Сэр Жак будет нами командовать.
Это оказался высокий худощавый человек с привлекательным, мужественным лицом.
– Рад. – Уилл пожал ему руку. – Сэр Жак?
– Рыцарское звание пожаловано ему самой королевой, Уилл. За заслуги в войне с испанцами. А это Якоб Квакернек, квартирмейстер сэра Жака. – Другой высокий человек, только значительно моложе командующего, с копной рыжих волос.
– Мастер Квакернек, добро пожаловать в Англию.
– И Мельхиор Зандвоорт, – представил Хоутман. – Мельхиор – мой племянник, Уилл. Он поплывёт с вами в качестве моего доверенного лица. – Зандвоорт был ещё совсем мальчишка, не старше двадцати лет, упитанный, как и его дядюшка, с таким же круглым и счастливым лицом.
– Мой дядя столько рассказывал о вас, мастер Адамс, – сказал он, – что мне кажется, будто я знал вас всю жизнь. Он говорит, что в Европе не найти лучшего штурмана.
– И более упорного штурмана, что не менее важно, – добавил Хоутман. – Когда мы путешествовали на север несколько лет назад, мы зашли в такие толстые льды, что можно было подумать – перед нами материк. А Уилл призывал плыть ещё дальше, разбивая льдины носом корабля.
Голландцы выглядели достаточно поражёнными. Но что ещё рассказал им Хоутман? Что его штурман – странный, сторонящийся людей человек, который мало пьёт и ещё меньше смеётся? Что он проводит всё свободное от вахты время в своей каюте? Что он – мечтатель? Это наверняка было всем известно. Потому что грош цена человеку, который не мечтает. И грош цена человеку, который только мечтает. Хоутман не знал ничего о его мечтах. Будучи в высшей степени практичным человеком, купец, конечно же, считал окружающих такими же. Он думал, наверное, что его штурман мечтает захватывать испанские галеоны, вести голландские и английские корабли к отдалённейшим уголкам света. Интересно, продолжал бы Хоутман расхваливать его, если бы узнал хоть часть того пылающего ада, который бушевал в таком квалифицированном мозгу?
Но этого не случится. Если бы Марло был жив… Но его убили в пьяной драке в какой-то таверне пять лет назад. В драке, подобной той, которая могла бы вспыхнуть в ту ночь в «Лайм-хаузе», если бы Уилл не остановил Тома и не потворствовал тому сумасшедшему. Талантливый был поэт, говорят теперь. Человек странных взглядов и ещё более странного поведения, но талантливый. Растраченная впустую жизнь. А Киту было не больше двадцати девяти. Что они будут говорить об Уилле Адамсе, тридцати пяти лет, если вот сейчас он свалится мёртвым? Наверное, ничего. Едва ли мир узнает о его существовании.