Рыцари былого и грядущего. Том I

Катканов Сергей Юрьевич

Солдаты доблестной эфиопской армии дикими ордами бросились грабить брошенные дома и магазины. Эритрейцы покидали свой город в такой спешке, что почти ничего не взяли с собой. Самые разнообразные товары красивыми горками возвышались на полках супермаркета, в который зашёл Сиверцев, только раскрытая касса была пуста. Андрей взял с полок бутылку «Смирновской» водки, две бутылки какой-то штатовской минералки и палку сервелата. Разложив всё это на прилавке, спокойно выпил, закусил и аккуратно упаковал свои приобретения в позаимствованный здесь же пластиковый пакет. Прежде чем покинуть магазин, ещё раз окинул его повеселевшим глазом и подумал: «А ведь товаров-то здесь побольше, чем в Эфиопии, чувствуется тлетворное влияние Запада». Выйдя на улицу, он, уже преодолев походную усталость, начал проявлять интерес к самому городу: к архитектуре, улицам, скверам. Всё здесь было гораздо лучше, чем в Эфиопии: богаче, изысканнее, современнее. Эритрея, вытянувшаяся вдоль берега Красного моря, несла на себе множественные следы присутствия греков, итальянцев, англичан. Иностранцы, рвавшиеся в эти края, довольствовались, как правило, приморской равнинной Эритреей, сами не желая залезать дальше в эфиопские горы. В итоге Эфиопия наслаждалась свободой, в Эритрея — цивилизацией. Не удивительно, что Мариам захотел объединить и то, и другое под своим революционно-монархическим патронажем, тем более что без Эритреи Эфиопия вообще лишалась выхода к морю.

Думая об этом, Андрей старался не обращать внимания на дико орущие шайки эфиопской солдатни, которые носились по городу с туго набитыми мешками. Празднование дня мародёра было в самом разгаре. Время от времени вопли завоевателей перемежались звуками коротких автоматных очередей. В городе не было ни одного врага, это опьяневшие от вина и счастья эфиопы начинали ссориться из-за добычи, готовые друг друга перестрелять из-за нескольких тряпок. «Город взят, три дня на разграбление, — вяло подумал Андрей, — ничего не изменилось за последние две тысячи лет». Постепенно ему стало даже интересно наблюдать за этой человеческой комедией. На физиономии Сиверцева появилась широкая парадная голливудская улыбка. Он спокойно и равнодушно понимал, что сам принадлежит к дикой своре грабителей, при появлении которых нормальные люди в ужасе убегают, как от нашествия змей, бросая всё, только бы не встретиться с этим отродьем. «Да, теперь я полное отродье», — подумал Андрей. Эта мысль показалась ему смешной и забавной. Добыча его не интересовала, он всё ещё рассматривал причудливые восточные коттеджи, как правило — двухэтажные. С плоскими крышами и маленькими изящными балкончиками. Больше всего его восхищали колонны из белого резного камня. Разглядывая их, он чуть не наткнулся на две группы эфиопов, каждая из четырёх человек. Они стояли друг напротив друга с нацеленными автоматами. Чёрные лица почти у всех были разбиты в кровь, дыхание тяжёлое. А рядом валялись мешки с добычей. Судя по всему, они поспорили за право внеочередного обслуживания в том магазине, у дверей которого стояли. Всем хотелось первыми обслужить магазин. Указательные пальцы в нерешительности замерли на спусковых крючках — одновременно начавшаяся стрельба не оставила бы на поле боя победителей. «Надо помочь парням выйти из патовой ситуации», — весело подумал Андрей. Он аккуратно положил свой пластиковый пакет на тротуар и одной очередью швырнул на асфальт всю кучно стоявшую великолепную восьмёрку. Вставив в автомат новый рожок, он поставил оружие на стрельбу одиночными и спокойно без суеты продырявил все восемь черепов. Голливудская улыбка на его лице стала ещё шире. Зубы, правда, белизной не отличались.

* * *

18 марта по Аф-Абедом эфиопская армия готовила генеральное сражение, после которого надеялась покончить с разговорами о независимости Эритреи. К месту сражения было стянуто более половины всех вооруженных сил Эфиопии. А что могла противопоставить этому Эритрея? Самодовольный эфиопский генералитет заранее праздновал победу. Наши советники были настроены далеко не настолько благодушно. Андрей сопровождал группу высшего руководства, своих и эфиопских генералов, когда они накануне сражения выехали на место, оценить диспозицию. Между двумя эфиопскими дивизиями брешь была опасно большой, на что обратил внимание неизвестный Сиверцеву советский генерал-лейтенант. Он обратился к самому важному амхара, тревожно покачивая головой: «Надо бы здесь позицию усилить. Обязательно надо перебросить сюда бригаду с фланга. Сил у нас более чем достаточно, а растянуты они не очень разумно». Великолепный амхара, казалось, превратился в слух, внимая советскому генералу. Улыбка на его почти фиолетовом лице была неотразимо загадочной, можно даже сказать бездонной. Трудно было понять, то ли он готов тот час исполнить ценные указания русского советника, то ли ему просто смешно выслушивать такие глупости. Амхара почти подобострастно кивал, и опять же было не ясно — уж не издевается ли он над нашими. Кажется, эти же вопросы одолевали русского генерала, а ответ ускользал. Такова была двусмысленная роль советников: за всё отвечаешь, а приказать не можешь. Посоветовал — и полномочия твои закончились. Русский генерал, уставший тонуть в бездонных глазах эфиопского командующего, безнадёжно смотрел перед собой, туда, где может быть появится дополнительная бригада, а может быть и нет.

Эритрейцы пошли в наступление за два часа до рассвета. Эфиопы были совершенно шокированы тем, что противник, казалось, едва способный к обороне, стал наступать, хотя русские и пытались предупредить, что это отнюдь не исключено. Попёрли эритрейцы именно в тот самый стык между двумя дивизиями, где никакой дополнительной бригады, разумеется, не появилось. С КП, где находился Сиверцев, вскоре стали видны эритрейские танки. Это были Т-34 советского производства и несколько Т-50. Недаром же ещё совсем недавно СССР помогал Эритрее в борьбе за независимость. Русский генерал, не выдержав такого зрелища, буквально заорал на главного эфиопа: «Вы же говорили, у них нет танков!». Однако фиолетовое лицо ни на секунду не утратило выражения улыбчивого благодушия. Обижаться, а уж тем более оправдываться, было явно ниже достоинства главнокомандующего. Выдержав величественную паузу, он по-барски обронил: «Сейчас наши танки подойдут». Эфиопские «тридцатьчетвёрки» как ни странно не заставили себя ждать, но тут же выяснилась совершенно немыслимая деталь — у танков нет воды для охлаждения двигателей, они вообще не могут двигаться дальше и для контратаки явно не пригодятся. А эритрейцы между тем методично, как по учебнику, развивали первый успех наступления. Русский генерал был в бешенстве, чем-то, напоминая танковый двигатель, в системе охлаждения которого кипели последние капли воды. При этом он всё ещё не терял способности искать и находить нужные решения: «Миномётную роту на КП». Но тут начали выяснятся подробности уже и вовсе экзотические. Когда миномёты прибыли, оказалось, что стрелять они не могут, потому что нет миномётных плит. Плиты возили отдельно, на ослах. Ослов предусмотрительные эритрейцы уже успели перебить, ни мало этим не встревожив эфиопов, благодушия которых после недавних столь успешных грабежей вообще ничто не могло поколебать.

Вскоре эфиопская армия дрогнула, и повально панически побежала. Тяжёлое вооружение, технику бросали, не раздумывая. Всеми владела только одна мысль — спастись. Люди давили друг друга, и привычно уже постреливали в своих. Выживал тот, кто спасался с максимальным хладнокровием.

Позднее Сиверцев узнал, что эфиопы оставили на поле боя 18 тысяч трупов. А сейчас Андрей был одним из самых успешных среди спасавшихся. Ему было абсолютно наплевать на собственную жизнь, благодаря чему он ни на секунду не терял хладнокровия. Людской поток хлынул по направлению к горам, где можно было спастись от преследователей, но, к сожалению, нельзя было укрыться от таких же спасавшихся, ничуть не менее опасных. Когда они вступили на горные тропы, стремительно начало темнеть, и вскоре уже не было видно собственной вытянутой руки.

Андрей, выросший на равнинах северной Руси, полюбил горы, как только впервые увидел их здесь, в Эфиопии. И не просто полюбил, а внутренне почувствовал, интуитивно осознавая значение каждого маленького камушка, встречавшегося на горной тропе. Эти камушки, быстро проходившие перед глазами, всё же успевали приветливо сообщить ему можно ли на них положиться: «Давай, на меня ставь ногу, я надёжный». Или напротив: «Нет, нет. На меня не вступай, я сразу же покачусь и мы закувыркаемся». Так же каждая былинка, сиротливо торчащая на обочине крутой тропы, была ему понятна. Он чувствовал можно ли за неё ухватиться, можно ли на неё перенести часть тяжести своего тела. Этот стремительный диалог с горной тропой всегда так захватывал его, что взбираясь на гору, он не мог остановится, быстро и радостно уставая, но всё же продвигаясь вперёд. Андрей всегда боялся высоты, но на самой крутой тропе самой высокой горы чувствовал себя абсолютно спокойно. Тропа была понятна, а потому надёжна.

Сейчас всё было по-другому. В кромешной темноте горная тропа превратилась в жутко растянувшийся, извивающийся клубок из человеческих тел. Он чувствовал, что ставит ногу то на чью-то руку, а то и на голову, быстро прикидывая достаточно ли надёжной опорой является эта голова, имеющая сейчас значение не большее, чем любой камень. То что голова эта находится на плечах у живого человека было совершенно безразлично. Сильно поредевшая вереница людских тел как-то доползла до перевала, причём такими тропами, которыми рисковали продираться далеко не все горные козлы. Андрей нашёл себе укромную нишу под нависающей скалой, где на него никто не мог наступить, и тот час уснул на голых камнях.

Пробуждение было ужасным и даже не потому что болела каждая косточка — иного он не ожидал. А вот зрелище, представшее перед ним в первых лучах рассвета, легко соперничало с кошмарным сном. Весь перевал был усыпан трупами солдат и офицеров разгромленной механизированной бригады. Идти вперёд, не наступая на них, было почти невозможно. Шли, наступали. Подбитый головной танк колонны ещё дымился, да и всё вокруг дымилось. Воздух был пропитан гарью: резиновой, бензиновой, с особым привкусом горелой человечины. Они шли вдоль целой цепочки сгоревших ЗИЛов. Видимо по перевалу били с воздуха вертолёты. Внизу, под дорогой, валялись разбитые зенитные установки, БТРы, смачно облепленные мёртвыми телами. Впереди стояли два танка без башен. На одном из них лежал обгоревший труп танкиста. Труп уже успел раздуться от жары до неестественных размеров. Техническая гарь понемногу рассеивалась, а трупный запах становился всё сильнее. Казалось, они дышали уже не воздухом, а частицами мёртвых тел. Многие блевали прямо на ходу, не останавливаясь, желая поскорее вырваться из этого царства мёртвых. В обессилевшем мозгу Сиверцева, отравленном трупным воздухом, мелькнула вялая мысль: «Это запах политики». Даже много лет спустя, когда речь заходила о каких-нибудь политических хитросплетениях, ему казалось, что он вновь чувствует это трупный запах.

Скорбная вереница тащилась вперёд, кажется, не вполне понимая, куда и зачем. Люди больше не толкались, потому что их осталось немного. Никто ни с кем не разговаривал, они старались даже не смотреть друг на друга. Периферийным зрением Сиверцев зафиксировал в этой веренице несколько русских лиц, но даже головы не повернул в их сторону. С русскими можно было говорить на родном языке. Но последнее время это не помогало.

* * *

Прошла всего неделя после того, как он вернулся к своим после бойни под Аф-Абедом. Его никто ни о чем не спрашивал. Предложили отдыхать сколько захочет. Он отдохнул два дня. Больше — не захотел. Лениво поплёлся тянуть служебную лямку, цинично усмехаясь каждому встречному. Он чувствовал, что долго так продолжаться не может. Потом был тот последний ночной бой, когда на территорию их полка попёрли повстанцы в невероятном количестве. Смертная вспышка ненависти на какие-то минуты оживила тряпичную куклу, которая некогда была капитаном Сиверцевым. Потом он на целую вечность погрузился в чёрную бездну, где непрерывно мелькали почти неразличимые чёрные пузыри и старинный белый плащ с красным крестом. А ещё — огромный меч, рубиновый от крови.

Книга вторая

Секретам Темпли

Часть первая

Образ боя

Сиверцев понял, что пришёл в сознание, вполне земное сознание, хотя его по-прежнему окружал мрак. Но теперь он чувствовал: стоит ему открыть глаза и возвращение в реальность окончательно завершится. Какой она будет, эта реальность? Госпиталь? Плен? Крестьянская хижина? Ему хотелось, чтобы внешний мир проявил себя ещё до того, как он откроет глаза. Рядом с собой Сиверцев интуитивно чувствовал человека. Это враг. В любом случае — враг, потому что друзей у него в этом мире нет. Пусть он как-нибудь проявит себя, пусть что-нибудь скажет, думая, что Сиверцев без сознания. У него тогда будет некоторое преимущество, будет возможность спокойно и хладнокровно подготовится ко встрече с этой неведомой реальностью. Тягучее растягивались, как будто освобождаясь из плена вечности, мучительные секунды. Вдруг он услышал совершенно незнакомый мужской голос: