Рыцари былого и грядущего. Том II

Катканов Сергей Юрьевич

— Где он?

Ставров молча кивнул на соседнюю комнату. Сиверцев рванул туда, но Ставров схватил его за руку:

— Не ходи к нему. Лицо страшно распухло и посинело. Не надо тебе видеть его таким.

Андрей весь разом обмяк. Он упал на кровать лицом вниз. Тело его ещё долго содрогалось, но он не проронил ни звука.

* * *

Тамплиеры не пытались разговаривать с Ромой по-человечески, сразу вколов скополамин. Рома выложил всё, что требовалось. На следующий же день началась серия странных смертей среди московских сатанистов, представителей чёрных родов.

Трое, один за другим, умерли от инфаркта, один утонул в бассейне, ещё один выпал с балкона и тому подобное. Красная виконтесса покончила жизнь самоубийством, прострелив себе череп из именного маузера, которым её когда-то наградили в ЧК. Верховный капитул чёрных сатанистов перестал существовать. Разрозненные сатанинские группы остались без высшего управления и больше не являли собой угрозы национальной безопасности.

А газеты тем временем запестрили шикарными некрологами. «Ушёл из жизни видный деятель Коммунистической партии» — эти слова встречались чаще всего. Но были и другие слова: «Демократическая общественность скорбит, он был выдающимся правозащитником». А про одного даже написали: «Русская культура осиротела, он был одним из самых ярких художников наших дней».

Про пожар в сатанинском храме газеты писали скупо: «Сгорело здание, где располагались офисы известного предпринимателя. Основная версия следствия — неисправность электропроводки».

Рому после скополамина не убили. Его вообще не хотели убивать, но решили пока подержать у себя, приковав наручниками к трубе в гараже. Один раз в сутки ему приносили еду. Он непрерывно повторял: «Крови! Крови! Крови!». Эту его просьбу никто выполнять не собирался. На пятый день его нашли мёртвым в луже собственной крови с прокушенными венами. Он хотел крови, и он её получил. Ведь каждый получает то, что хочет. Тело Ромы вывезли ночью на свалку, где его разорвали бездомные собаки.

Андрей как-то спросил Кирилла:

— Из здания во время пожара кто-нибудь спасся?

— Да, несколько человек выползли, слегка только обгорели. Некоторые выпрыгнули из окон второго этажа. Удивительно, но даже ноги не переломали.

— Их, наверное, можно оставить в покое?

— Да, конечно. Господь решил, что они должны жить. А кто мы такие, чтобы с Богом спорить?

— Всё так. Только сейчас вспомнил про секретаршу Ромы. Она была единственным человеком в здании, которого мы не убили, не покалечили и даже не оглушили. Пожалел, женщина всё-таки, к тому же очень красивая. Решил, что достаточно будет связать. Потом в горячке и не вспомнил про неё. А вышло так, что именно её я обрёк на верную смерть.

— Ты не приговаривал эту ведьму к сожжению. Таков был приговор Божий.

— Я тоже так думаю, — глухо и мрачно сказал Сиверцев.

— Забудь, Андрей.

— Ничего не забуду. Ни одну каплю пролитой мною крови не забуду. Буду жить и помнить. Жить надо с тем, что есть.

* * *

— Нашего командора мы должны похоронить на одном из лучших московских кладбищ. Он это заслужил, — сказал Шерхан. — Может быть, на Новодевичьем? Там монастырь рядом. Разрешения добьёмся. И Контора поможет. Он ведь у них служил. Русский разведчик, выполнявший особые задания за рубежом. Памятник достойный поставим.

Редко

что-либо говоривший Зигфрид, на сей раз сказал, как отрезал:

— Командор Дмитрий Князев должен быть похоронен по тамплиерскому обычаю — без гроба, завёрнутым в белый плащ, лицом вниз. Такой ритуал нельзя проводить на городском кладбище. Там будет много… разных людей.

После гибели Князева, Зигфрид стал единственным рыцарем в команде, руководство автоматически перешло к нему, и сейчас он не выражал мнение, а отдавал распоряжение, но в тамплиерском братстве никто не был лишён права голоса, поэтому Милош сказал:

— Зигфрид прав. Но что делать? Не можем же мы просто зарыть тело командора в лесу.

— Есть вариант, — вставил слово Серёга. — Под деревенькой, где живёт Валидол, есть небольшое кладбище в лесочке. Там почти никого не хоронят. Уже всех похоронили. В деревне только три дома жилых остались. Посторонних не будет. А Валидол отпевание совершит.

— Принято. Похороны завтра, — отрезал Зигфрид.

Сиверцев, присутствовавший при разговоре с каменным лицом, не проронил ни слова.

* * *

На могиле командора установили простой деревянный крест. На перекладине сделали надпись: «Дмитрий Юрьевич Князев». И даты жизни. Больше ничего. Венков с табличками и ленточками здесь не было. И речей над могилою не читали. Отец Иоанн совершил отпевание. Братья молча молились. Никто так и не сказал ни слова. Можно было, конечно, и сказать несколько слов, но никто не решился. Все чувствовали, что любое слово тут прозвучит фальшиво.

Вчера вечером они нагрянули к Валидолу с покойником не только без приглашения, но и без уведомления — знали, что старик одобрит их. Старик только кивал, слушая братьев. Все встали утром в пятом часу, выбрали место на кладбище, выкопали могилу — всё без проблем, без заминок. После похорон никаких поминок не планировали. Было ещё утро — девятый час. Валидол пригласил всех к себе в дом, попить чайку с баранками.

— Вы, ребята, будьте спокойны, за могилкой я послежу, землицы потом подсыплю, когда осядет. Панихиды буду служить регулярно. Мне и самому, конечно, недолго осталось, но я этот дом завещаю братству вашему пересветовскому. Будет у вас своя загородная резиденция. И могилка вашего командора здесь. А меня вы рядом с ним похороните. Там как раз есть местечко. У меня родни — никого. Думал, и похоронить будет некому. А теперь я это дело вам поручаю.

— Считайте, что мы все теперь ваши сыновья, отец Иоанн, — сказал Ставров.

— Вот и славно. А теперь, чада мои, извольте ко мне по одному на исповедь. Остальные — на улицу.

Исповедать 9 человек отец Иоанн закончил только к ужину, обед они пропустили. Накрыв последнего епитрахилью, батюшка позвал всех в дом, на трапезу. Лица братьев после исповеди заметно просветлели, хотя они далеко ещё не пришли в норму. А вот отец Иоанн, обычно искрившийся тихой радостью, на сей раз был мрачнее тучи. Таким они ещё не видели своего батюшку. Лицо его посерело, казалось, он испытывает невыносимую боль, которую решил вытерпеть безропотно. Поскольку хозяин молчал, то и все ели молча. Прочитав после еды благодарственную молитву, батюшка, наконец, сказал: