Рыцари моря
Шрифт:
Тойво Линнеус, финн, рожденный у Варангер-фьорда, хорошо знал не только свой фьорд, но и морские дороги до Зундского пролива, а также дороги в восточном море. Он мог, не прибегая к помощи лоцмана, провести судно многими проливами и войти в порты с трудными фарватерами – в порт российской Нарвы, например, где фарватер зависел от течения реки Наровы и что ни год менялся. За эти-то знания и ценил своего штурмана капер Хольм; эти знания могли сделать Линнеусу честь на любом судне. Однако он не заносился перед другими, был прост и доброжелателен, как все поморы. Линнеус говорил, что каждый мужчина должен иметь в жизни свое дело и делать его хорошо – в этом и будет его гордость; а заносчивость – удел глупых. Он был трудолюбив и исполнителен, иногда хитроумен и выдумчив – это когда дело касалось маневра корабля, но в общении с людьми – открытым и участливым. На «Юстусе» Тойво стал не только штурманом, но еще и учителем, ибо, кроме него, кормчего Копейки, Андреса и Хрисанфа, монаха из поморов, никто прежде даже не знал, какова на вкус морская вода. Первым делом Тойво Линнеус показал россиянам, как ловчее управляться с парусами – какие ставить, какие поднимать, как растягивать паруса фалами и шкотами, как убирать их, подтягивая к реям, как работать
Линия берега сильно изменилась. Теперь это были сплошные фьорды; и в отличие от Варангер-фьорда – очень узкие и глубокие, с берегами, изрезанными, в свою очередь, еще более мелкими заливами. Здесь полуостров можно было принять за остров и наоборот; здесь по незнанию можно было легко заблудиться или разбить судно о какой-нибудь подводный камень. Горы поднялись намного выше, чем в Лапландии, обрывистые склоны фьордов все чаще становились отвесными – головокружительной высоты серые стены без единого уступа уходили в темно-синюю глубину вод и терялись там. А поверхность воды во фьордах часто была гладкая и неподвижная, как поверхность льда. От чьего-нибудь крика или от ружейного выстрела между скалами долго бродило эхо… Кое-где уже встречался странфлат – Андрее показал на узкие прибрежные долины. Он сказал, что Норвегия большая страна, однако из-за обилия гор в ней осталось мало места для людей – выручает странфлат, люди селятся у самого моря. И действительно, то тут, то там попадались на глаза небольшие норвежские поселки; одни из них стояли на берегу, другие лепились к горным склонам.
Возле мыса Нордкап неожиданно встретились с двухмачтовым шведским судном «Уппсала». Тойво Линнеус сказал, что «Уппсала» – такой же капер, каким был «Опулентус», и что они вместе охотились за британскими караванами, идущими в Россию. Еще штурман сказал, что здесь, у мыса Нордкап, каперы часто поджидают купцов:
– Юго-западнее много островов. И среди них торговым кораблям легко скрыться. Но Нордкап никому не миновать. Само Провидение толкало «Уппсалу» в руки россиянам: шведские каперы и не подозревали о подмене команды на «Опулентусе», они высыпали на палубу и, собравшись у фальшборта, являли радость криками и пальбой из ружей. Здесь Линнеус пояснил: радость на шведском судне велика оттого, что во время последнего боя с британцами каперы в тумане утеряли друг друга, и, вполне вероятно, – на «Уппсале» считали «Опулентус» погибшим.
В этих водах в летнее время преобладает восточный ветер. Также и в тот день ветер благоприятствовал «Юстусу». Выражаясь точным языком моряков, когг шел правым галсом курсом в бакштаг – и это было серьезное преимущество вкупе с преимуществом внезапности, и на это очень рассчитывал Месяц, поскольку понимал и слабые свои стороны – малочисленность и не-обученность команды «Юстуса». С одобрения Линнеуса Месяц поступил так: он оставил «Уппсалу» с подветренной стороны и, когда корабли поравнялись корпус в корпус, приказал произвести залп левым бортом. Семь средних пушек когга выстрелили почти одновременно. А так как суда сошлись очень близко, то орудийная атака стала атакой в упор и наделала на «Уппсале» бед. Там была сломана одна мачта, перепутано и изорвано оснащение, в двух местах проломлен фальшборт, а палуба оказалась словно перепахана плугом; по крайней мере, четверо из команды были ранены или убиты, остальные же в панике метались по кораблю. На «Уппсале» не понимали, почему «Опулентус» открыл огонь; да и не время там было искать понимания – каперы бросились к трюму, из которого внезапно повалил густой дым. Только после того, как приладили к делу помпу, сумели затушить возникший на судне пожар.
Тойво Линнеус был доволен едва ли не больше самих россиян. Он сказал Месяцу, что даже Даниелю Хольму редко удавалась такая великолепная атака:
– Вот вам и сухопутная Россия!…
Потом штурман сказал, что совсем немного нужно для того, чтобы добить капера залпом с правого борта, – для этого лишь следует незамедлительно сделать поворот через фордевинд. Россияне, окрыленные первой удачей, готовы были атаковать вторично, однако замешкались с парусами, и поворот у них не получился. Время оказалось потеряно, на «Уппсале», покончив с переполохом, приготовились к бою. И Месяц не стал рисковать, памятуя о том, что на «Юстусе» всего двенадцать человек.
После Нордкапа взяли курс на юго-запад. По-прежнему дул попутный ветер – ровный и умеренный. Дни еще были длинными и погожими. Легкое волнение не причиняло беспокойств тем, кто с непривычки был расположен к морской болезни.
В каюте господина Хольма, в небольшом продолговатом ларце самшитового дерева Иван Месяц нашел грамоту, скрепленную вислой королевской печатью и подписанную собственноручно Эриком, королем шведским. Эта грамота свидетельствовала, что Даниель Хольм, верноподданный шведской короны, в целях безопасности короны и государства имеет право останавливать все суда, идущие вдоль берегов Швеции и Финляндии, и производить досмотр грузов на этих судах, в случае же сопротивления топить их; также он имеет право задерживать где бы то ни было любые корабли, доставляющие грузы во враждебные Швеции страны или вывозящие грузы из этих стран. Тойво Линнеус, увидев самшитовый ларец в руках у Месяца, сказал, что если бы россияне смогли получить от своего государя такую бумагу, именуемую каперским свидетельством, то это обеспечило бы им известную неприкосновенность со стороны властей разных морских государств.
– Эта бумага, – сказал штурман, – отличает капера от корсара. Действия у них одни, но каперы исполняют службу, а корсары занимаются разбоем на свои страх и риск. Каперы вправе ожидать почестей от государя, корсары же страшатся виселицы в каждом порту. Даниель Хольм очень дорожил этой бумагой; и из сего ларца, который легко умещается на ладони, он, старый скряга, вытянул столько серебра, что, пожалуй, мог бы уж купить небольшой городишко…
Дальнейшее плавание проходило среди островов. Здесь, у изрезанных фьордами берегов Северной Норвегии, островов было множество – малых и больших, а также скал-шхер, – они исчислялись тысячами. Гористые, покрытые лесами или редким кустарником, заселенные людьми или пустынные, освященные скромными, выстроенными из дерева протестантскими церквями, с отарами овец и стадами коз на низменных пастбищах, а где-то – дикие и мрачные, царства каменного хаоса, царства непуганых птиц – все острова вместе с бесконечным лабиринтом проливов между ними являли собой необыкновенное зрелище, заставившее россиян восхититься. Андрее сказал, что даже в самые сильные и продолжительные штормы здесь, среди островов, вода тихая, поэтому все, кто водит суда, водят их этими проливами. И действительно, «Юстусу» повстречалось немало мелких норвежских судов. То были местные рыбаки, и они не искали встреч с черно-белым коггом, о котором в этих водах ходила дурная слава; норвежцы либо спешили укрыться за ближайшим мысом, либо сворачивали в первый попавшийся пролив. После Тромсё в одном узком проливе встретили пять судов покрупнее – двоих датчан и троих немецких купцов. Разминуться не могли, даже если б очень желали. А купцы желали этого, ибо на встреченном ими корабле, как ни старались, не могли разглядеть ни одного вымпела или флага, – судно же, не заявляющее о своей принадлежности, казалось им по меньшей мере подозрительным. Купцы дали коггу дорогу, а сами, выстроившись в тесный ряд – кильватерную колонну, – изготовили пушки к бою. На палубах у купцов царило волнение. Тогда Андрее заговорил с купцами по-норвежски и сказал, что когг под названием «Юстус» следует из Вар-дё в Тронхейм к Большому Кнутсену. На это ему ответили, что хорошо знают Большого Кнутсена; к тому же его видели недавно в Бергене, где ему удалось за хорошую цену сбыть одному ростокскому немцу тридцать бочек сельди. Еще сказали купцы, что идут они из Бергена в Тромсё с грузом пшеницы, а в Тромсё хотят взять рыбу… По тому, как купцы обо всем, не таясь, рассказали, было понятно, насколько они радовались увидеть в «Юстусе» дружеское отношение. И хотя среди них были господа-датчане, привыкшие заноситься перед норвежцами и считавшие норвежца черной костью, но и они при виде семи закрытых портов по левому борту и предполагая, что в портах таятся пушки, а не тыквы, не сочли за унижение общаться с норвежцем на его языке. Тойво Линнеус приятельски сказал Андресу: – Страх делает господ снисходительнее и сговорчивее. Я видел, как очень богатые и очень высокомерные датские купцы и сановники ползали на четвереньках по палубе «Опулентуса» и молили каперов о пощаде на всех известных им языках – в том числе и на норвежском…
Так, после мыса Нордкап «Юстус» благополучно миновал лен Вардёхус и лен Тромс. У островов Вестеролен встретили еще нескольких северных немцев, шотландца, три судна из Нидерландов и множество датчан. Восточнее Лофотенских островов догнали английский караван из пяти судов – не иначе, это был тот самый караван, в который входил и «Коралл Британии», ибо при виде «Юстуса» англичане занервничали и уже издали открыли беспорядочный пушечный огонь, – ясно, что им были хорошо знакомы и формы и окраска шведского когга. Ядра подняли высокие столбы воды далеко впереди судна россиян. Один из британских кораблей, должно быть, корабль прикрытия, отделился от каравана и, приблизившись к «Юстусу», сделал еще три выстрела. Ядра упали в кильватере когга, а заряд картечи изорвал в клочья край фока. «Юстус» ответил залпом четырех пушек с правого борта. Три выстрела были сделаны впустую, но четвертое ядро зацепило англичанину бушприт и переломило его надвое. Англичанин не стал продолжать бой и ушел за своими судами, которые, изменив курс, спешили укрыться в тесных проливах среди Лофотенских островов.
У штурмана Линнеуса была карта, рисованная от руки, с изображением северных стран и морей. Он показал ее россиянам, и те здесь же взялись отыскивать Россию: за Ригой, за Ревелем нашли Нарву, за Вильней – Смоленск. Больше ничего от огромной России не вместилось в карту, зато на ней была маленькая Дания. А поперек листа бумаги, сверху донизу спускался горный хребет, раскрашенный темно-коричневой краской. По левую сторону хребта располагалась Норвегия, обозначенная Nort, по правую – Швеция. На самом верху листа краешком втиснулась Лапландия. Посреди синих морей было нарисовано множество желтых островов.
Андрее, который тоже рассматривал карту, ткнул пальцем в Лофотены, а потом отыскал фьорд Тронхейм и сказал, что от одного до другого им дня три-четыре ходу. Как раз в это время «Юстус» пересекал границу между подчиненными ленами Сальтен и Хельгеланн. Андрее сказал, что скоро будет виден остров Святого Хенрика и обещал показать его. А пока шли до сего острова, норвежец пересказал россиянам одну давнюю историю… Хецрик, католический священник, не принявший лютеровской реформации, лет тридцать назад под началом архиепископа Олава Энгельбректссона, защищая католицизм от лютеранской ереси, принимал участие в восстании. Оружием Хенрика было слово – проповедь против короля-протестанта, призыв к борьбе против владычества над Норвегией датской короны. Однако сопротивление малонаселенной Норвегии, страны хуторов, не имело успеха. В 1536 году здесь были силой проведены лютеровские преобразования -католицизм свергнут, монастыри упразднены и разграблены, новое богослужение в «дешевой церкви» отныне велось на датском языке, а старое духовенство было изгнано из храмов. Норвегия, потеряв независимость, перестала зваться королевством и являлась теперь лишь частью Дании. Восстание было подавлено, Олав Энгельбректссон уехал из страны, а Хенрик, человек мужественный и непоколебимый в своей вере, оставил свет, оставил паству, которой запретили слушать его, и уединился на пустынном островке, и посвятил себя чистому служению Богу, и все время проводил в молитвах. Уже после двадцати лет добровольного заточения Хенрика его прозвали святым, а общение с ним стали почитать очищающим. Многие бонды и рыбаки приходили на остров к Хенрику и заговаривали с ним; и как будто очищались. Также некоторые купцы, проплывая мимо, иногда оставляли на скалах хлеб и соль – лакомство для Хенрика – и ожидали, не скажет ли он им хоть несколько добрых слов. Но все, кто видел старого Хенрика, говорили, что он, столько лет прожив отшельником, почти начисто забыл людскую речь и только помнил несколько молитв – речь, обращенную к Богу.