Рыцари рейха
Шрифт:
Глава 3
В горнице больше не молчали. Кричали, шумели, спорили. Бурцев слушал. Пока только слушал...
— Свое вече скликать надобно, Василь! — наседал Дмитрий. — Собрать народ перед Софией, объяснить... Чтоб супротив Торговой стороны было с кем выступить.
Ага, это для новгородцев обычное дело: созвать два вече перед Софийским да Никольским соборами, а после — на Волхов и стенка на стенку... Кто победит — тот и прав. Только не для того ведь его князь оставил, чтоб бойню кровавую устраивать. Да и нет времени затеваться с альтернативным вече. Если
— Дружину на мост выводи, Вацлав, — горячился пан Освальд. — Всю дружину до единого ратника. Стеной встанем, не пропустим бунтовщиков!
И это тоже не вариант. Дружины-то той — кот наплакал. Может ведь и не устоять перед разгоряченной толпой. А если заговорщики еще и на Софийской стороне народ баламутят, если вдруг ударят в тыл — тогда точно конец. Нет, нельзя выводить единственную сотню из детинца — сомнут мужики Новгородские, массой возьмут, задавят, затопчут.
— Гонца слать нужно за князем, а пуще — за владыкою, — заметил писец Данила.
Дело говорит ученый муж: был бы в городе Спиридон, может, и утихомирил бы толпу. Архиепископа-то своего новгородцы уважают. Не одно междоусобное побоище уж предотвращал владыка. Но когда еще тот Спиридон доберется до Новгорода?
За окном застучали копыта. Пронзительный крик ворвался в горницу:
— Идут, воевода!
Так... Вернулся еще один отрок, посланный наблюдателем на Торговую сторону. Парень не из пугливых — понапрасну орать не станет. Раз кричит «идут», значит, в самом деле, катится разгоряченная толпа к Волхову. Эх, революционеры хреновы!..
Совет загалдел с новой силой. Всяк доказывал свою правду. И тут, блин, вече базарное устроили!
— Хва-тит! — Бурцев грохнул кулаком о дубовые доски стола.
Стало тихо. Воевода поднялся. Глянул вокруг хмуро, зло. Все, демократия кончилась. Чрезвычайное положение в городе. Время отдавать приказы и приказы исполнять.
— Гаврила, снаряди двух гонцов к князю и владыке. Пусть выезжают с Загородского конца. Там сейчас должно быть безопаснее всего. Дмитрий, выводи дружинников на стены. И стойте там, покуда весь детинец не разнесут по бревнышку. И после — стойте. Бурангул, на тебе — лучники. Сыма Цзян, ты — в резерве. Жди в оружейной. В моей личной оружейной. Поможешь, если совсем туго будет. Ключ я тебе выдам...
— Моя понялася, Васлав, — кивнул китаец. На княжьей службе Сыма Цзян уже выучился сносно говорить по-русски. — Моя все понялася...
— Данила, ты собирай слуг, смердов и холопов княжьих — всех, кого найдешь в детинце. Пусть дружинникам подсобят — камни и стрелы подносят да готовят котлы с варом. Освальд, Збыслав, дядька Адам, баб и детишек гоните в княжий терем. Там стражу нести будете. Головой за них отвечаете.
Гордый шляхтич Освальд Добжиньский заартачился:
— Не прятаться нам надобно, не ждать бунтовщиков, а самим выходить навстречу, пока не обложили крепость со всех сторон.
— Ты отсюда никуда не выйдешь, пан Освальд, — жестко оборвал Бурцев. — Останешься в детинце. Вместе со всеми.
—
— А потому что! Здесь семья князя. Здесь дети и жены княжьих людей. Здесь твоя Ядвига, в конце концов!
«И моя Аделаидка тоже здесь», — чуть не выкрикнул он.
— Если нас перебьют под стенами детинца, то и тех, кто за стенами остался, не пощадят.
Освальд в ответ лишь злобно сверкнул очами. Но ничего не сказал. Дошло вроде до рыцаря, чем чревата геройская смерть малой княжеской дружины.
— Обороните детинец, во что бы то ни стало, други, — не приказал уже — попросил Бурцев. — Алексич останется за старшего. Подчиняться ему беспрекословно, как мне.
— А ты?! — спросили все разом.
— Я? — Бурцев немного помедлил с ответом, оглядывая лица соратников. — Я — на мост.
— Как на мост?! Один?!
— Один.
— Зачем?!
— Образумить попробую мужиков новгородских. Поговорить. Для начала...
— А после? — по глазам видно: в благополучный исход переговоров не верил никто.
— После видно будет, — буркнул он.
— Но воевода...
— Это приказ! Ворота детинца за мной закроете сразу. Кто сунется следом — утоплю в Волхове собственноручно.
Приказ есть приказ — к этому Бурцев свою дружину приучил давно. Провожать его не стали. Это тоже был приказ. И без того сейчас дел невпроворот. Каждая пара рук и каждая минута дорога. Но у стены детинца чуть ли не под копыта бросилась женская фигура.
Аделаидка?! Откуда прознала?
— Возвращайся, Вацлав... — Любимые, полные неизлитых слез глаза смотрели снизу вверх.
— Ну, конечно, милая.
— Возвращайся, возвращайся, возвращайся, — как заклинание, твердила она.
Малопольская княжна шла рядом, держалась за стремя, до самых ворот шла.
— Обязательно, слышишь, обязательно возвращайся. Ты должен! Мы с тобой еще многого не сделали. Главного с тобой мы не сделали в этой жизни.
Он улыбался, кивал. Он не слушал. Думал, как бы не ломанулась дочь Лешко Белого за ним в ворота. Обошлось... Дружинники из привратной стражи бережно и деликатно отцепили Аделаидку от стремени, оттерли в сторонку. Хорошо — не выла, не плакала, не причитала, милая, хороня заживо, как иные бабы неразумные. Нет, правда, — спасибо на том. С жениным воем в спину уезжать было бы вдвойне тяжелее.
Ворота закрылись, едва конь вышел из-под низкой арки. Глухо стукнули обитые медью дубовые створки. Заворочался в смазанных пазах тяжелый засов. На мост через Волхов Бурцев въехал в гордом одиночестве. В пугающе гордом... Спешился, привязал коня к толстым жердям ограждения — темным, сухим, потрескавшимся от солнца и времени. Шагнул вперед...
Глава 4
Впереди — на удивление безлюдно. Ни души на том берегу. Внизу, под ногами — ленивые воды Волхова. Вверху, над головой — ясное, безоблачное небо. Мост, на котором стоял Бурцев, — длинный, широкий, прочный. Как и подобало мосту, нависавшему над большой рекой и связывавшему две части великого града. Немало злых бунтов, жестоких баталий не на живот, а на смерть, немало кровавых кулачных да палочных потех повидал этот мостик. Сегодня вот тоже намечалась неслабая разборка.