Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
ГЛАВА 1
Одо, епископ Фонтенблоский, неистовствовал в отнюдь не священническом гневе, меряя шагами Алисину спальню вдоль и поперек и нечленораздельно рыча. Больше всего ему хотелось запрокинуть голову и завыть от ярости. Он столь стремительно ходил взад-вперед, то и дело меняя направление, что шелковый подрясник развевался позади подобно плащу, спереди налипая на нагое тело. Его интимные части болели от Алисиного жестокого с ними обращения, и если совсем недавно
Одо ничуть не заботило, что старая сводня могла видеть его в постели с принцессой: он и так знал, что подобная картина для нее привычна. Нет, более всего его взбесило, что она украла его одежду и лишила всякой возможности уйти отсюда. Теперь он всецело зависел от капризов и милостей этой проклятой гарпии — ее хозяйки, находившей столько злорадного удовольствия в его унижениях.
«Одо, — величественно обратилась она к нему, — ты здесь в последний раз. С завтрашнего дня мы с тобой больше не встречаемся… по крайней мере, как сейчас… разве что я передумаю и позову тебя еще разок — тряхнуть стариной. Впрочем, я позабочусь, чтобы ты не скучал без меня. Я, видишь ли, скоро выйду замуж; мой жених — тот, кто просит моей руки, — уже на пути в Заморье. Таким образом, ты и сам понимаешь, что отныне мне придется поберечь репутацию и избавиться от некоторых дурных привычек. А ты, прелесть моя, и есть одна из таких привычек».
Скажите пожалуйста — жених! Кто, интересно? Какой-нибудь французский или итальянский хлыщ. Просит ее руки! Сама-то — блудница, а туда же — замуж собирается!
Одо был так зол, что горло его сжималось, грозя удушьем, и все истеричные, неистовые обвинения и вопросы застревали в нем невысказанными. Кто возьмет ее в жены? Какой мужчина в здравом рассудке захочет этого? Но ответ пришел сам собой: любой человек почтет за великое счастье хотя бы просто претендовать на брак с Алисой де Бурк и навалит перед собой гору трупов, только чтобы взобраться к желанной вершине.
Сегодня, пока он силился свыкнуться с новостью, она сидела и жадно наблюдала за выражением его лица и особенно глаз. Затем принцесса рассмеялась и хлестнула Одо мухобойкой, которой щелкала пронырливых песчаных насекомых.
«Подумай пока, — обратилась она к нему, — посиди немного и все спокойно взвесь. Мне тоже надо поразмыслить; я знаю, чего бы тебе хотелось, и знаю, где это достать. Оставайся здесь, если хочешь, и дождись меня».
И ушла, приставив к двери двух стражей и покинув Одо в совершенном одиночестве. Чтоб прикрыть наготу, у него не было ничего, кроме шелкового подрясника. Такое стерпеть было нельзя.
Он услышал за спиной тихий звук растворяемой двери и порывисто обернулся, готовый задать Алисе словесную взбучку, но она, вскинув руку, предупредила его порыв и жестом подозвала Эсфирь, вошедшую вслед за принцессой. Та безмолвно проследовала за хозяйкой, неся на руке епископскую мантию. Старуха разложила одежду на кресле и разгладила ткань.
— Ну вот, — произнесла Алиса, — не осталось и следа от твоей маленькой оплошности.
Одо открыл было рот, чтоб огрызнуться, но так ничего и не сказал. Да, правда,
Теперь-то он понимал почему: Алиса хотела отвлечь его, пока эта дряхлая свиноматка утаскивала его одежду, — и все для того, чтобы он не мог безопасно уйти к себе и ждал, пока его отпустят! Меж тем было непонятно, зачем принцессе его удерживать — почему она просто не прогнала его пестовать свою ярость наедине с самим собой? Одо признался себе, что ей удалось растравить его любопытство.
Принцесса же, словно читая его мысли, снова подняла руку, пытаясь утихомирить его гнев, и выслала Эсфирь прочь. Она проследила, чтобы нянька, выйдя из спальни, плотно прикрыла за собой дверь, и только тогда обернулась к распаленному епископу. Трясясь от злобы, с пылающим лицом тот смотрел на нее, сжимая и разжимая кулаки.
— Все дело в опасности, — сказала Алиса. — Тебя возбуждают опасность и риск, правда, Одо?
— Меня… — Не желая показать, насколько он оскорблен, епископ заставил себя говорить медленно и спокойно. — О чем вы спрашиваете, сеньора?
Если Алиса и заметила его поджатые губы и скупость речи, то не подала вида.
— Оденься и сядь, — указала она на кушетку рядом. — Садись и успокойся. Уверяю, ты останешься доволен.
Она молча смотрела, как епископ облачается в мантию. Наконец он тяжело опустился на кушетку, повесив голову, словно строптивый юнец, и Алиса улыбнулась.
— Надеюсь, вы простите мне мое непонимание, сеньора.
— Еще как доволен, вот увидишь. Теперь послушай меня. Прямо перед твоим приходом я получила важное уведомление — действительно очень важное, которому должна была немедленно уделить внимание. Но тут появился ты, и мне не захотелось с тобой расстаться тотчас же.
Она зазывно улыбнулась — столь неожиданно, что на мгновение обезоружила Одо. Он едва не позабыл про тщательно приберегаемую желчь, а Алиса продолжала как ни в чем не бывало, все с той же улыбкой:
— Поэтому я побыла с тобой сколько могла. Но к тому моменту я уже поняла, что, если покину тебя вот так, огорошив известием о моей свадьбе, ты рассердишься и спасешься бегством — запрешься в своем душном особняке, куда мне нельзя прийти, и будешь мучиться в одиночестве, пока не доведешь себя от бешенства до белого каления. Вот потому я и подговорила Эсфирь унести твои вещи. Ты прощаешь меня?
За какую-то минуту она вытянула все клыки из пасти епископского гнева, и ему осталось только беспомощно моргать и морщить лоб.
— И все-таки я не понимаю. Тогда почему ты мне сразу не растолковала, что к чему? Я бы подождал.
— Может, подождал, а может — и нет, а я не хотела, чтобы ты сердился на меня неизвестно где. Я решила — пусть уж лучше лютует здесь, зато потом я вернусь и смогу ему все объяснить. У меня не было времени придумывать что-нибудь этакое или пускаться в иные ухищрения; к тому же я понятия не имела, что услышу от гонца, к которому так спешила.
— И что ты услышала? Кто этот гонец?
Алиса, казалось, не расслышала его вопросов.