Рыцарская сказка
Шрифт:
Старуха будто растворилась в воздухе, оставив Иоганна в полном недоумении.
«И откуда только она свалилась на мою голову? Теперь не избавишься от нее по гроб, тут и золоту рад не будешь. Ох, и почему она выбрала именно меня? Повелитель еще какой-то…» – подумал стражник и зло сплюнул. Тут его взгляд наткнулся на корзину, забытую старухой. Иоганн не ринулся сразу к корзине, а сначала загадал: если корзина набита золотом, значит, ему повезет в жизни, если нет, то все это кончится плохо. Корзина оказалась набита тряпьем и ветошью.
– Старая жаба, – взревел Иоганн и со всей силы ударил корзину ногой.
Прошло немного времени. Послышалось бряцание доспехов и оружий, шла смена караула. Воины не торопясь поднимались по полуразрушенным ступенькам, которые едва различались в наступившей темноте.
– Опять ты, помет куриный, не взял факел, – проворчал начальник караула. – Тебе что, напоминать надо каждый раз об этом, свинячье рыло, или ты хочешь, чтобы я освещал себе дорогу, да? Может, тебя еще и на руках нести, а? Я, начальник караула, понесу какого-то ублюдка, ты этого хочешь? Ты что, меня за дурака считаешь? Я дурак? Да, дурак?!
Ворчание перешло в крик. Начальник на мгновение умолк, задохнувшись от злобы, и вдруг сильно ударил молодого парня, на которого только что кричал. Тот упал на ступеньки и оцарапал лицо об острый выступ. На его щеке появилась кровь, он потрогал ушибленное место рукой и медленно поднялся, не отрывая взгляда от ступенек.
– Ну что, хватит? Пошли, – прорычал начальник.
Иоганн дремал и не слышал, как смена поднялась на его площадку. Тритон, обнаружив его спящим, рассвирепел окончательно и разразился бурными проклятиями, отчего Иоганн тотчас проснулся, вскочил и встал на вытяжку. Глядя на испуганное лицо стражника, Тритон почуял своим звериным нутром, что страх доставляет Иоганну большее мучение, чем физическая боль, и удар будет для него скорее избавлением, нежели наказанием. Обнаруженная слабость Иоганна подействовала на Тритона возбуждающе, словно кошка на собаку.
– Пошел вниз, гаденыш, и не думай, что отделаешься раскровененной мордой. Я теперь тебя гнать буду, как зайца, и чуть споткнешься, разорву в клочья, – прошипел Тритон.
Иоганн спускался вниз вместе с караулом в преотвратнейшем настроении. «О Боже! Неужели это все никогда не кончится?! – думал он. – Всемилостивейший Боже, неужели ты создал меня только на потеху Тритону?! Я хуже червяка. Когда того давят, он не чувствует унижения, а когда давят меня, то больно и телу, и душе, а самое противное, что и сделать ничего не могу, и не думать об этом не могу. И так год, и два, и десять…»
Очнулся от тяжких раздумий Иоганн, лишь когда переступил порог своей комнаты. В лицо пахнуло привычной вонью грязной одежды, тухлых объедков и человеческого пота. Его товарищи вернулись раньше и уже расположились за длинным столом в центре комнаты, заставленном кувшинами с пивом и мисками с едой. Вокруг стола в беспорядке валялись доспехи, шлемы, копья и другая амуниция. Стражники с громким чавканьем и прихлебыванием поглощали пищу и питье и при этом оживленно обменивались замковыми новостями и сплетнями.
Иоганн снял латы и подсел к столу, ему вдруг захотелось выпить холодного пива. Он молча наполнил глиняную кружку пенистым напитком и в три глотка осушил ее. Стражник по прозвищу Корыто подвинул ему миску с овсяной полбой, но Иоганн не притронулся к еде. Он встал из-за стола, подошел к своему топчану, плюхнулся на него, и мысли унесли его из этой комнаты с низкими сводами, черными от копоти стенами и затхлым воздухом.
Надо сказать, что жизнь стражников протекала однообразно и безрадостно: отстояв на посту – обычно вполне спокойно и благополучно, они возвращались в эту комнату и проводили здесь большую часть оставшегося времени: спали, ели, пили, играли в кости, иногда дрались. Все их желания и устремления сводились к получению жалкого жалованья раз в полгода и угощения на праздник.
– Иоганн, ты послушай, что Бран говорит, – прервал размышления Иоганна Корыто.
– Она меня не заметила, – продолжил рассказывать Бран, красивый молодой стражник с синими глазами и к тому же прекрасно сложенный.
– Кто она? – прервал его Иоганн.
– Брингильда! – хором ответили стражники.
– А я стою от нее шагах в десяти и не знаю, что делать. И прятаться страшно – вдруг подумает, что следил за ней, и бежать страшно, – Бран попытался изобразить на своем лице страх.
– Жуть! – воскликнул Корыто. – Ей достаточно пальцем шевельнуть, и человек в крысу превратится.
– Или в новые башмаки для Тритона, – добавил Гридигат.
– Хорошо, что уже стемнело и луны не было, – продолжил Бран. – Смотрю, она достала нож и не то камень, не то кусок дерева и принялась заклинания шептать. Ну, думаю, теперь или башня рухнет, или моя голова рогами обзаведется.
– Твоя-то нет, а вот тому, кто ей на хвост наступил, счастья привалит, – вмешался Корыто.
– Слушай дальше, умник. Взяла она нож, полоснула по камню, а тот как застонет человеческим голосом! У меня от этого стона будто кто все потроха наружу выдирать стал. Я зубы сцепил, весь скорчился, а про себя ору во все горло от боли. Кое-как стянул куртку и замотал голову, уши руками сдавил. Чувствую: еще немного, и конец мне. Но тут, хвала всевышнему, кончилось все.
– Ох, счастливый ты, Бран, – заметил Фурт. – Слышал, как корень мандрагоры стонет, и живой остался.
– Чтоб тебе всю жизнь таким счастливым быть, – усмехнулся Бран. – Ноги меня не держат, повалился наземь, в голове точно наковальня, а в глаза будто уксус плеснули. А дальше не знаю, было ли, привиделось ли, помню только: стоит Брингильда на коленях, а перед ней фигура какая-то темная – не разобрал, призрак или человек, и жалуется ему на свое житье-бытье: «Моя жизнь в этом замке – сплошная пытка. Королева и ее толстобрюхие придворные помыкают мной как хотят, и все стараются унизить или оскорбить. Это просто невыносимо. А сами совсем забыли, кому служат и для чего живут в замке; они непочтительно отзываются даже о самом Повелителе. Я хочу, чтобы он знал правду: только я одна предана ему всей душой, только для меня его воля дороже жизни, а все остальные – просто скопище неблагодарных нахлебников. Королева до того вознеслась в своей гордыне, что почитает себя равной Повелителю нашему…»