Рылеев
Шрифт:
А в 1824 году дело зашло так далеко, что однажды Наталья Михайловна устроила ей настоящую сцену ревности. «Любезный Кондратий Федорович! — писала Малютина после этого Рылееву. — Верите, я так хохочу, что не могу вспомнить Наталью Михайловну. Я теперь ее боюсь огорчить своим приходом… Она так была для меня удивительна последний раз, что легко было можно узнать причину ее гневу… Постарайтесь ее успокоить и уверить. Прощайте. Чем более нас будут ревновать, тем более наша страсть увеличится и любить тебя ничто не в силах запретить». Далее следует удивительная по циничности приписка: «Желательно — чтобы она сие прочла, тогда бы более уверилась».
В этом случае Рылеев не только постарался успокоить свою жену, но счел необходимым прекратить отношения с Малютиной. Та оказалась особой настолько недоброй, что и после гибели Рылеева преследовала его жену, — в 1826 году она подала в Петербургский дворянский опекунский
Случилось, однако, так, что в том же 1824 году у Натальи Михайловны появилась гораздо более опасная соперница, чем Малютина.
Это история, в которой немало неразгаданного.
Летом 1824 года из Киева в Петербург приехала блестящая светская женщина, полька по происхождению, замечательная красавица по имени Теофания Станиславовна К. (фамилия ее осталась неизвестной).
Вот как передает рассказ об этом самого Рылеева Николай Бестужев: «Несколько времени тому назад приехала сюда, в Петербург, г-жа К. по важному уголовному делу о ее муже. Несколько человек моих знакомых, многие важные люди просили меня заняться этим делом, уговорили познакомиться с нею. За первое я взялся по обязанности, второго старался всячески избегать… Но я к тому был вынужден… необходимостью узнать некоторые обстоятельства лично… Одним словом, меня привезли к ней. Я увидел женщину во всем блеске молодости и красоты, ловкую, умную, со всеми очарованиями слез и пламенного красноречия… В последовавших за сим свиданиях слезы прекрасной моей клиентки мало-помалу осушились, на место их заступила заманчивая томность, милая рассеянность, которая перерывалась одним только вниманием ко мне. Это внимание перешло наконец в угождение. Моими советами она желала руководствоваться, мое мнение было всегда самое справедливое, мой образ мыслей — самый благородный. Довольно было упомянуть о какой-нибудь вещи или книге, то и другое являлось у нее на столе. Сообразно с моим вкусом она читала и восхищалась тем, что нравилось мне; но все это делалось с такою деликатностью и осторожностью… Никогда не было прямого намека в глаза: все это я слыхал от других, и все, как будто нарочно, старались наперерыв передавать ее слова и мнения на мой счет… Наконец, к стыду моему… я стал к ней неравнодушен».
Рылеев пытался противиться своему новому чувству.
«Ты не поверишь, — говорил он Николаю Бестужеву, — какие мучительные часы провожу я иногда; не знаешь, до какой степени мучит меня бессонница, как часто говорю вслух с самим собой, вскакиваю с постели как безумный, плачу и страдаю».
Ему казалось, что в Теофании Станиславовне он может найти и женщину-друга, единомышленницу, гражданку, — она так часто и с негодованием рассуждала о деспотизме правительства. Но, с другой стороны, он не хотел обманывать свою жену после только что закончившейся истории с Малютиной. Бестужеву, рассказывая о Теофании Станиславовне, он говорил, что свою жену обожает, что он — «честный человек».
Но он продолжал ездить к госпоже К. Их отношения стали многим известны, пошли пересуды, недоумения, осуждение в обществе. Конечно, дошло все это и до Натальи Михайловны. Она ничего, конечно, не могла поделать и еще более замкнулась в себе, в заботах о детях.
Осенью и зимой 1824/25 года Рылеев написал ряд стихотворений, посвященных Теофании Станиславовне.
Сначала — «В альбом Т. С. К.»:
Своей любезностью опасной, Волшебной сладостью речей…Далее — воспоминание о «пламенной младости», «первой любви», о «Матильде»:
Она, как вы, была прекрасна, Она, как вы, была мила, И так же для сердец опасна И точно так же весела.В
Только первая элегия спокойна («Я вновь для счастья сердцем ожил…»). Следующие — тревожны и трагичны. Во второй:
Я увлечен своей судьбою,
Я сам к погибели бегу.
Боюся встретиться с тобою,
А не встречаться не могу.
Потом Рылеев то ли долго болел, то ли просто попытался скрыться от своей возлюбленной (скорее всего второе). Она приехала к нему сама. Рылеев пишет в третьей элегии:
С одра недуга рокового Я встал и бодр и весел вновь, И в сердце запылала снова К тебе давнишняя любовь. Так мотылек, порхая в поле И крылья опалив огнем, Опять стремится поневоле К костру, в безумии слепом.Но он все-таки решился. Четвертая элегия — это переписанная наново третья. Первая строфа та же, только двустишия переставлены. Далее, через строфу, спокойные слова:
Твое отрадное участье, Твое вниманье, милый друг, Мне снова возвращают счастье И исцеляют мой недуг.И тут же следом, как бы без всякой логики и связи:
Я не хочу любви твоей, Я не могу ее присвоить; Я отвечать не в силах ей…Доводы — следующие: «Ты бурных чувств моих чужда, чужда моих суровых мнений. Прощаешь ты врагам своим — я не знаком с сим чувством нежным».
А как же — гражданские, антиправительственные разговоры Т. С. К.? Были они? Были. Ниже мы увидим, что это были за разговоры. А пока — Рылеев заканчивает (очень решительно) четвертую, «прощальную» элегию:
Лишь временно кажусь я слаб, Движеньями души владею; Не христианин и не раб, Прощать обид я не умею. Мне не любовь твоя нужна, Занятья нужны мне иные: Отрадна мне одна война, Одни тревоги боевые. Любовь никак нейдет на ум: Увы! моя отчизна страждет, — Душа в волненьи тяжких дум Теперь одной свободы жаждет.