Рылеев
Шрифт:
Рылееву, особенно в ноябре и декабре 1825 года — часто приходилось бывать в роскошном особняке Лавалей на Английской набережной, где в нижнем этаже жил Трубецкой, женатый на дочери графа и графини Лаваль, — окна обширного кабинета Трубецкого выходила на Неву. 24 ноября Рылеев был в этом доме в числе гостей, званных на именины жены Трубецкого — Екатерины Ивановны (она была первая из жен декабристов, последовавших за мужьями в Сибирь). На собраниях знаменитого литературного салона графини Лаваль Рылеев, вероятно, не бывал, но, конечно, знал о нем, — тут до своей ссылки — и после нее — бывал Пушкин, здесь
Итак, 24 ноября Рылеев был у Трубецкого. Посреди праздника они нашли время уединиться и поговорить о делах.
«Он сказал мне первый, — пишет Трубецкой, — что есть известие из Таганрога, что Александр отчаянно болен. 25-го я должен был выехать из Петербурга (снова в Киев. — В.А.)и остался единственно для того, чтоб знать, чем разрешится болезнь».
Уехать Трубецкому не пришлось.
27 ноября в Петербурге стало известно, что в Таганроге скончался император (он умер 19 ноября). Восемь суток скакал курьер…
8
Утром этого дня, как пишет Рылеев, «Якубович рано вбежал в комнату, в которой я лежал больной, и в сильном волнении с упреком сказал мне: «Царь умер! Это вы его вырвали у меня!» Вскочив с постели, я спросил Якубовича: «Кто сказал тебе?» Он, назвав мне не помню кого-то, прибавил: «Мне некогда; прощай!» — и ушел».
Вскоре приехал Трубецкой. Он известил Рылеева, что дворцовый караул, штат придворных чинов, петербургский гарнизон и правительственные учреждения присягнули новому императору — Константину I. Во время этого разговора пришли Николай Бестужев и Торсон с тем же известием. Позже пришли Бестужев Александр и Батеньков.
Трубецкой говорил, что войска присягнули Константину с готовностью, но что, впрочем, это не беда — нужно «приготовиться сколько возможно, дабы содействовать южным членам, если они подымутся, что очень может случиться, ибо они готовы воспользоваться каждым случаем».
Все присутствовавшие пришли к заключению, что настали обстоятельства чрезвычайные, «решительные».
«Видя, как обыкновенно бывает несогласие в мнениях, — показывает Рылеев, — я предложил Оболенскому избрать начальника и, отобрав от Бестужева и Каховского голоса в пользу Трубецкого, на другой день сказал о том Оболенскому, прибавив к тому и свой голос… С того дня Трубецкой был уже полновластный начальник наш; он или сам, или через меня, или через Оболенского делал распоряжения».
В тот же день — 27-го — между Николаем Бестужевым и Рылеевым произошел следующий разговор. «Где же Общество, — спрашивал Бестужев, думавший, что в Обществе есть важные государственные люди, — о котором столько рассказывал ты? Где же действователи, которым настала минута показаться? Где они соберутся, что предпримут, где силы их, какие их планы? Почему это Общество, ежели оно сильно, не знало о болезни царя, тогда как во дворце более недели получаются бюллетени об опасном его положении? Ежели есть какие намерения, скажи их нам, и мы приступим к исполнению — говори!»
Рылеев ответил, что конкретного плана действий пока
Оболенский пишет, что после совещания 27-го числа, поздравляя друг друга с неожиданным для нас происшествием, мы сознались все в слабости наших сил и невозможности действовать сообразно цели нашей и растлись, не положив ничего решительного».
Однако это не совсем так.
Рылеев предложил Думе свой план и начал со своей отраслью немедленные действия. Он с братьями Бежевыми сначала пытался сочинять прокламации к войскам, чтоб тайно разбросать их в казармах, — признав это «неудобным», разорвали черновики и решили идти ночью втроем по городу, чтобы беседовать с каждым встреченным солдатом, с каждым часовым, передавая им, что их обманули, не показали им завещания покойного императора, в котором дается воля крестьянам и солдатская служба убавлена на десять лет.
«Нельзя представить жадности, с какой слушали нас солдаты, — пишет Бестужев, — нельзя изъяснить быстроты, с какой разнеслись наши слова по войскам; на другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом».
Такие же обходы поручил Рылеев Каховскому, Арбузову, Михаилу Бестужеву, Сутгофу, Панову и другим членам общества.
«Я полагал полезным распустить слух, — показывает Рылеев, — будто в Сенате хранится духовное завещание покойного государя, в коем срок службы нижним чинам уменьшен десятью годами. Мнение сие как Трубецким, так и всеми другими членами единогласно было принято».
Два дня походов по городу в сырую и ветреную погоду уложили Рылеева в постель — у него сделалась сильная ангина («жаба»). Но дел по Обществу он не бросил. «Мало-помалу число наше увеличилось, — пишет Н. Бестужев, — члены съезжались отовсюду, и болезнь Рылеева была предлогом беспрестанных собраний в его доме».
В эти дни Николай Бестужев сделал, как он рассказывает, нечаянное предсказание, которое ему было «прискорбно припомнить». Помогая Рылееву сменить повязку на шее, снять «мушку» (пластырь), он «зацепил неосторожно за рану», образовавшуюся от присохшего пластыря. Рылеев вскрикнул. «Как не стыдно тебе быть таким малодушным, — сказал Бестужев шутя, — и кричать от одного прикосновения, когда ты знаешь слою участь, знаешь, к чему тебе должно приучать свою шею»-
Пропаганда в полках продолжалась. И когда Рылеев однажды стал рассказывать Трубецкому об успехах агитаторов своей отрасли, диктатор заметил, что если в полку поднимется одна рота, то другие могут не последовать ее примеру. Рылеев ответил, что «достаточно одного решительного капитана для возмущения всех нижних чинов, по причине негодования их противу взыскательности начальства». Рылеев, в свою очередь, поинтересовался, какую силу полагает Трубецкой «достаточною для совершения наших намерений», на что Трубецкой отвечал: «Довольно одного полка». — «Так нечего и хлопотать, — воскликнул Рылеев. — Можно ручаться за три! А за два — наверное» (Рылеев имел в виду гвардейские Московский и Гренадерский полки, а также Гвардейский экипаж, которые и вышли 14 декабря на площадь).