Рысюхин, что ты пил?!
Шрифт:
— Что же до десяти процентов, — продолжил он, пока сонный проводник возился с постелями, — вы не правы. Идея готовая, мелодия, в принципе, тоже — только аранжировка и осталась, вы мне даже инструменты почти все рассказали. Идея и новая, незатасканная мелодия — это не десятая часть работы, и даже не треть, а как минимум половина. И вообще — зачем вам пропадать во мхах?
— В каком мху?!
— Не во мху, во мхах! Ваша Могилёвская хозяйственная — МХА, её так и называют между собой, ваши же студенты — «во мхах». Давайте лучше ко мне, в Могилёвскую Художественную
— Увы, семейное дело ни бросить нельзя, ни переложить не на кого.
— Ну, тогда хотя бы пообещайте не бросать сочинительство, хотя бы как досуг! Поверьте, некоторые из ваших заготовок вполне многообещающие. Да и «рыба» у вас получается сама по себе «вкусная». «Мы кудряву шерсть не смогли сберечь» — очень, знаете ли, актуально для многих!
Профессор заразительно засмеялся и провёл руками по своим залысинам.
— А вот пассаж про злую зебру Ольга Николаевна Зеброва, которая у вас «Общую теорию магии» вести будет, не поняла бы. У неё ещё сестра, тоже преподаёт какую-то муть где-то не то в Иркутске, не то в Благовещенске, там где-то. Шуток обе не понимают, в принципе.
Легли мы спать в итоге в начале четвёртого, уже в семь проводник поднял нас обоих, правда, предупредил, что поезд опаздывает минут на пятнадцать-двадцать. И снилась мне в эти четыре часа такая отборная чушь… Например, приснилась зебра в очках и с указкой, прилепленной к копыту, обернулась ко мне через плечо и с досадой произнесла мужским голосом:
— Какая гадость эта ваша заливная рыба!
Потом переложила голову на другое плечо и уже другим голосом добавила:
— Рысюхин, ты мне не шути, не шути, а то дошутисси! Ой, дошутисси! И сгинешь во мхах! Мха-ха-ха-ха-хах!!!
Зебра вытянула морду вперёд, начала быстро-быстро крутить хвостом, как вентилятором, поджала ноги и улетела в небо с криком:
— Ииги-иги-ро-ни-мооооо!!!
Рядом появился крупный, ростом мне по пояс, суслик и, глядя вслед зебре уверенным тоном заявил:
— На Байкал полетела. За омулем, для сестры.
После чего обернулся ко мне и назидательным тоном сказал:
— Омуль — это рыба такая. Ры-ба. — Затем вздохнул и добавил: — Я такое не ем. Мне это не-вку-сно.
И исчез.
Причём это ещё не самый большой бред из снившегося, просто наиболее запомнившийся.
В общем, проснулся я разбитым и с совершенно ничего не соображающей головой, но умывание холодной водой, лёгкая разминка в тамбуре и горячий чай позволили привести себя в относительный порядок. Профессор Лебединский (почему-то подсознание уверяло, что он должен говорить хриплым рычащим голосом) выглядел не в пример бодрее. Он ещё раз уверил, что доведёт до готовности мою «рыбу» и обязательно укажет меня в титрах, опять пытался уговорить меня поступать к нему во МХАТ и в завершение выдал визитку, с наказом «если что — то сразу же звонить». Я взамен давать буклет своего производства почему-то постеснялся.
Проводник ещё до полной остановки поезда открыл верхнюю половину двери и каким-то особым жестом подозвал сразу четверых носильщиков — в Могилёве из нашего вагона выходили не только мы с профессором. Попутчик, перед выходом из купе положил на столик трёхрублёвую купюру, придавив её пустым стаканом в подстаканнике — явно на чай. А вот я не подумал заранее, хоть загоняли мы ночью проводника здорово. Лезть в бумажник, упакованный в недрах портфеля, не хотелось, в карманах же должна быть только мелочь на извозчика. Но и уходить просто так казалось неправильным. К счастью, рука нащупала в кармане серебряный рубль, доставшийся мне с прочей сдачей при покупке газет — его я и оставил на столике, чтобы не чувствовать себя последним жлобом.
На перроне мы расстались с профессором: его ждал личный выезд и дорога на северо-восток города, мне же ещё предстояло ещё найти извозчика для поездки на юго-запад, в Буйничи.
Но искать не пришлось. Носильщик, дождавшись, пока я распрощаюсь с профессором, спросил:
— Вам куда дальше, вашбродь? — а узнав место назначения, вышел к краю улицы, заливисто свистнул и тоже показал над головой какую-то распальцовку, после чего к нам тут же подкатил лихач. Так что спустя час с небольшим я, став на два рубля с полтиной беднее (обдираловка, конечно, а куда деваться?!) стоял возле входа на огороженный участок гостиницы для поступающих и думал, как дотащить все вещи до стойки регистратора, не растеряв ни их, ни достоинство.
Глава 3
Стоя у ворот, я сразу обратил внимание на нескольких сверстников и сверстниц, в сопровождении старших родственников волокущих чемоданы ко входу. Вряд ли все они простолюдины с проснувшимся даром, тем более, что блеск перстней у некоторых виден и отсюда, стало быть, на территории академии таскать свои вещи дворянам не зазорно. Ну, и ладно. Разве что три единицы груза в двух руках плохо помещаются — надо будет учесть, когда в конце месяца приеду заселяться для учёбы.
Я пристроился за парой будущих студенток — не то сестёр, не то подруг. Шли они слишком медленно, как с моей привычной скоростью сравнивать, но обгонять их никакого желания не было. Нет, поймите меня правильно — я молодой парень, впереди красивые, во всяком случае — с этого ракурса, девчонки, могу я хоть полюбоваться?! Мог и любуюсь, ещё бы груз как-то сделать чуть удобнее. Нужно было не баул «потерять», а этот вот мягкий чемодан, который бабушка решила назвать сумкой, только вещи переложить.
Вообще-то вопрос с девушками он такой, сложный, хоть и интересный. В гимназии что-то затевать — ни-ни, только «чисто эстетическое удовольствие» по выражению моего приятеля Сашки Поползнева. Нет, конечно, были и такие одноклассницы, что не против более близкого знакомства, но дело портил один существенный недостаток: они все очень хотели замуж. Наши же кумушки не упустили бы возможности распустить сплетни и раздуть до масштабов пожара любой намёк и любую искорку — вон, как про меня и Розу Брусникину наговорили, хотя мы ни сном, ни духом вообще.