Рюриковичи
Шрифт:
Путивль и Елец запылали мятежом. Иван Исаевич Болотников, боевой холоп и бывший военный служилец князя Телятевского, выдал себя за воеводу «царя Дмитрия Ивановича» [138] . Вокруг него быстро сложилась настоящая армия.
В ее основу легли отряды «городового» дворянства. Из той же среды вышли и ее главнейшие вожди — стрелецкие сотники Юшка Беззубцев и Истома Пашков, рязанский дворянин Прокофий Ляпунов, тульский дворянин Григорий Сумбулов, князья Григорий Шаховской и Андрей Телятевский.
138
Точнее говоря, поляки убедили его, что он послужит воеводой «спасшемуся» от смерти царю, вместо которого Болотникову был показан приближенный Лжедмитрия, Михаил Молчанов.
Другой частью военной силы бунтовщиков стали
Царские воеводы с переменным успехом бились с бунтовщиками. То побеждали, то терпели поражение. На сторону Болотникова перешли многие города, и там присяга Василию Шуйскому оказалась сорванной. Постепенно болотниковщина докатилась до московских предместий. Но ужасающее разорение и дикое беззаконие, которые несла с собой мятежная стихия, испугали многих сторонников самого Болотникова. Дворянские и стрелецкие отряды стали переходить на сторону правительственных войск. Бесчинников выбивали из городов, занятых ими прежде. Схватили Юшку Беззубцева. Наконец, в декабре 1606 года, под селом Коломенским воеводы Василия Шуйского разгромили бунтовское воинство наголову.
Болотниковцы отхлынули от столицы, но борьба с ними далеко не завершилась. В их распоряжении оставались богатые центры — Калуга и Тула. Опираясь на них, удалось отбить натиск царских войск.
В мае 1607 года Василий Иванович сам вышел из Москвы с полками. К тому времени ему исполнилось 54 года — это, по понятиям XVII столетия, преклонный возраст для полководца. Однако государь должен был вспомнить военную науку, чтобы нанести решающий удар. Борьба с болотниковщиной грозила затянуться надолго, а страна и без того стонала от потерь. В грамотах, рассылавшихся патриархом Гермогеном, говорилось: «А пошел государь… на свое государево и на земское дело, на воров и губителей хрестьянских».
Лев вышел из ворот Москвы.
Один удар львиной лапы — царем взят Алексин.
Между тем государевы воеводы разбили болотниковцев на речке Восме.
Другой удар львиной лапы — царю сдалась Тула.
Осенью 1607 года болотниковщина перестала существовать. Илейку-Петра казнили прилюдно, Ивана Болотникова убили тайно, как и многих его приспешников.
Государь, сочтя, что заслуживает отдохновения и радостей, женился на высокородной княжне Екатерине Петровне Буйносовой-Ростовской. Она подарила супругу двух дочерей, к несчастью, скончавшихся в младенчестве.
Но и отдых его, и радости длились недолго. На Россию наплывала новая гроза.
Идея самозванчества имела гибельную притягательность для русского общества. На смену Лжедмитрию I и его «воеводе» Болотникову скоро явился новый мятежник, принявший ложное имя «царя Дмитрия Ивановича».
Отчего воцарение природного русского аристократа, высокородного Рюриковича Шуйского не успокоило Россию? Отчего страна с такой легкостью поднялась на новые бунты?
Трудно представить себе, что русское общество столь долго обманывалось на счет самозванцев и добросовестно верило в очередное «чудесное спасение» Дмитрия. Некоторые — возможно. Огромная масса — вряд ли… Люди с мятежными устремлениями жаждали получить нового «Дмитрия Ивановича», дабы именем его творить бесчинства и добиваться власти. Россия наполнилась самозванцами. Лжедмитрии, попавшие на страницы учебников, далеко не исчерпывают страшного русского увлечения безжалостным авантюризмом под маской «восстановления справедливости». Новых «царей» и «царевичей» лепила свита, выпекала бунташная толпа, а подавали к столу отчаянные честолюбцы.
При Василии Шуйском оставались в действии как минимум три причины для всеобщего кипения в русском котле.
Во-первых, экономическое состояние страны ничуть не улучшилось, оно лишь упало еще ниже. Крайне угнетенное состояние крестьянской массы заставляло ее приходить в движение. Земледельцы покидали села и деревни, отыскивая лучшей доли, нападали на своих вотчинников и помещиков, подавались в казаки. Иными словами, сельские хозяева отрывались от размеренной и правильной жизни, составляя пищу для подвижной стихии бунта. Ничто не ослабляло утеснения, вынужденно предпринимаемого правительством в отношении крестьян. Но теперь они нередко предпочитали восстание и смертельный риск размеренному быту прежней жизни.
Во-вторых, смерть Лжедмитрия ослабила иноземный элемент в столице, но никак не решила проблем, связанных с состоянием военно-служилого класса России. Шуйский смотрелся на троне «честнее» Годунова. Тот поднялся из московской знати второго сорта, если не третьего, а Шуйские всегда стояли на самом верху ее. Но Василий Иванович был одним из аристократов, и он привел к власти одну из партийпридворной знати. Другие партии не видели для себя никакого улучшения. Что для них Шуйский? Свой, великий человек, однако… равный прочим «столпам царства», знатнейшим князьям и боярам. Отчего же именно ему быть первым среди равных? Князь Федор Иванович Мстиславский еще, пожалуй, повыше станет, если посчитать по местническим «случаям». А может, и князь Василий Васильевич Голицын. И Черкасские… и Трубецкие где-то рядом… и Романовы… Московское государство было до отказа набито умной, храброй, неплохо образованной и яростно честолюбивой знатью. Политические амбиции были у нее в крови, витальной энергии хватало на десяток царств. Русская держава долгое время сдерживала горячий пар боярского властолюбия, распиравший ее изнутри. Но Борис Годунов, при всех его неординарных политических достоинствах, проделал в сдерживающей поверхности слишком большую дыру — указал путь к трону, личным примером «разрешил» рваться к нему без разбора средств… Теперь никакая сила не могла заделать отверстие, оно только расширялось. Каждый новый царь, будь он стократ знатнее Годунова, вызывал у больших вельмож страшный вопрос: «Почему не я?» И коллективное сознание русской знати не знало ответа на этот вопрос. А снизу, из провинции, шел еще один поток раскаленного честолюбия. Провинциальное дворянство еще со времен царя Федора Ивановича было прочно заперто на нижних ступенях служилой лестницы. Никакого хода наверх! Там, наверху, — «родословные люди», их и без того очень много, им самим места не хватает. Семьдесят — восемьдесят родов делят меж собою лучшие чины и должности, еще сотня родов подбирает менее значимые, но всё же «честные» назначения, а остальным — что? И шел русский дворянин к Ивану Болотникову, и к Истоме Пашкову, и к иным «полевым командирам» Великой смуты, осененным «святым» именем «царя Дмитрия Ивановича». Не крестьяне и не казаки составляли основную силу повстанческих армий в начале Смуты, нет. Служилый человек по отечеству шел из дальнего города к Москве, желая силой оружия вырвать повышение по службе, закрытое для него обычаями прежней служилой системы.
В-третьих, пал великий сакральный идеал Русского царства. Власть государя для всего народа, кроме, быть может, высшего слоя знати, долгое время окружена была священной стеной почтительного отношения. Монарх парил над подданными, монарх был в первую очередь защитником христианства, главным соработником Церкви в великом православном делании, справедливым судией, Божьим слугой на Русской земле. Старая смута середины XV века, когда князья Московского дома грызли друг друга, подобно волкам, давно забылась. Но запах новой смуты появился в Московском государстве после того, как у подножия трона началась неприглядная суета. Странная смерть царевича Дмитрия, о которой глава следственной комиссии князь Василий Иванович Шуйский трижды говорил разные вещи. Странное восшествие на престол царя Бориса. Восстание Отрепьева. Убиение царского сына и невенчанного царя Федора Борисовича. Убиение самого Лжедмитрия I. Воцарение Василия Ивановича в результате заговора и восстания… Подлая суета, связанная с прекращением старой династии московских Рюриковичей-Даниловичей, а также совершенные ради трона преступления донельзя опустили и сакральность царской власти, и общественный идеал верного служения государю. Еще он сохранялся, но сильно обветшал. Общество чем дальше, тем больше развращалось. Соображения простой личной пользы всё больше побеждали долг и веру как традиционные основы русской жизни…
Государя Василия Ивановича ждало одно только усиление источников Смуты. Он вышел на неравную борьбу.
Лжедмитрий II в нескольких сражениях одолел воевод Василия Шуйского. Летом 1608 года он занял позиции рядом с русской столицей. Основные силы его разбили лагерь в Тушине, и потому сам новый самозванец обрел прозвище «Тушинский вор». Его войско, усиленное значительными отрядами польско-литовских авантюристов, представляло собой огромную опасность. Царь Василий Иванович постарался дать ему должный отпор. Он не пускал вражеские отряды в Москву, вел с ними вооруженную борьбу и оставался фактически единственной силой, противостоящей разгулу беззакония.
На подступах к столице шли кровавые столкновения. Бой следовал за боем. Из подмосковного лагеря отряды Тушинского вора расползались по всей России. Они несли с собой имя Дмитрия — то ли живого, то ли мертвого. И это страшное имя действовало как искра, упавшая на сухую траву. Тут и там разгорались малые бунты. Два десятка городов — Псков, Вологда, Муром, залесские и поволжские области — присягнули на верность Лжедмитрию II. Польские отряды, казачьи шайки, группы недовольного Шуйским провинциального русского дворянства и всякий случайный сброд пополняли его воинство.