Рыжая
Шрифт:
— Завтра я уезжаю в Денвер, — вдруг говорит он.
— Я не впаду в послеродовой психоз и не убью твою дочь, если это то, к чему ты клонишь.
Он слегка наклоняет голову и смотрит на меня.
— Она и твоя дочь тоже.
— Да.
Мы наблюдаем, как волны омывают борт лодки, никто из нас не озвучивает свои мысли вслух.
— Почему ты не рассказал мне о лодке? — я провожу ногтями по подушечке большого пальца.
— В конце концов, рассказал бы. Это покупка, сделанная под горячую руку.
Полагаю, это достаточно справедливо. Я тоже не сообщаю ему, что покупала туфли, которые, вероятно, по стоимости
— Что еще ты не рассказываешь мне?
— Вероятно, все то же, что не рассказываешь мне ты.
Я морщусь. Болезненная правда. Калеб может видеть сквозь стены, как никто другой. Но, если он, правда, знает то, что я не рассказываю ему, он уедет завтра... и я ничего не смогу поделать.
Если он скрывает что-то еще — я узнаю это.
— Ты все обо мне знаешь — все мои секреты и семейные неурядицы. Что мне скрывать? — задаю я вопрос.
Он смотрит на меня мрачным взглядом. Похоже на предзнаменование. Меня бросает в дрожь.
— Я многого о тебе не знаю, — говорит он.
Я сразу же вспоминаю графики зачатия и Кломифен, который использовала, чтобы забеременеть. (Примеч. Кломифен — препарат, способствующий развитию беременности) Он напряженно думает. Я вижу, как огонь вспыхивает за радужками. Когда Калеб думает, его глаза практически светятся. Ненавижу это. Преимущество лишь в том, что я всегда знаю, когда это касается меня. Сейчас его глаза нацелены на меня; он опускает взгляд на мой рот, и снова возвращается к глазам. Он щурится и наклоняет голову, будто читает мои мысли. Можно ли прочитать тайну на чьем-то лице? Чертовски надеюсь, что нет.
— Когда ты пришла ко мне той ночью... в отеле... ты пыталась забеременеть?
Я отвожу взгляд в сторону и смотрю на воду. Черт побери, он все-таки может. Мои руки дрожат, и я сжимаю их в кулаки. А затем говорю ему правду.
— Да.
Не знаю, зачем сказала это. Я никогда не говорю правду. Черт возьми! Мне хочется забрать свои слова обратно, пока они не достигли его ушей, но уже слишком поздно.
Калеб сцепил руки за шеей. Он приподнял брови, от чего лоб покрыла сетка мелких морщинок. Он зол как черт.
Я вспоминаю о той ночи в отеле. Я пришла туда с целью. У меня был план. И он сработал. Я представить себе не могла, что меня раскусят. Но меня все равно раскусили. Я щелкаю пальцами.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Калеб прикусывает внутреннюю сторону щеки. Кажется, будто он хочет убежать. Убежать, чтобы подумать. Заговорив, он буквально цедит слова сквозь зубы.
— Хорошо, — говорит он. — Хорошо. — Он смотрит на небо и на его лице отражается внутренняя борьба. — Я так сильно ее люблю... — его голос надламывается. Он опирается руками о край лодки и вместе со мной смотрит на воду. — Я так сильно люблю ее, — он снова пытается выразить мысль. — Мне не важно, как она появилась. Я просто рад, что она есть.
Я с облегчением вздыхаю и краем глаза бросаю на него взгляд.
Он сглатывает, один раз, два...
— Ты забеременела специально. А теперь, кажется, не хочешь ее.
Трудно это слышать...
— Я думала, родится мальчик, — мой голос настолько тих, что его заглушают волны, бьющиеся о борт лодки, но Калеб все равно услышал меня.
— Если бы родился мальчик? Тогда тебе бы хотелось быть матерью?
Ненавижу, когда он заставляет меня думать. Хотела бы я? Или в этой роли я обречена на неудачу не важно, кто бы родился: мальчик или девочка?
— Не знаю.
Он поднимает голову и смотрит на меня. Я же разглядываю щетину на его подбородке, и мне хочется прикоснуться к ней.
— Ты хочешь ее?
Не говори ему правду!
— Я... Не знаю, чего хочу. Хочу сделать тебя счастливым...
— Но не Эстеллу?
Он произносит это резким голосом. Обычно резкость означает, что у меня крупные неприятности. Я пытаюсь выкрутиться.
— Конечно, я хочу ее. Я же ее мать...
Моему голосу не хватает убежденности. А раньше я была такой опытной лгуньей.
— То, что ты сделала после этого... тоже было частью плана?
Я вижу, как вздымается его грудь. Быстрые злые вздохи... он настраивается на мой ответ.
Я делаю очень глубокий вдох. Вдыхаю воздух, пока легкие не начинает жечь. Мне не хочется выпускать его. Я хочу удержать этот воздух, так же как признание, которого он добивается от меня. Я не должна говорить ему правду.
— Калеб...
— Боже, Лия, просто скажи мне правду...
Он проводит рукой по волосам, делает пару шагов влево, так что я могу видеть лишь его спину.
— Я была расстроена... Кортни —
Он прерывает меня.
— Ты сделала это, чтобы вернуть меня?
Я нервно сглатываю. Дерьмо. Если скажу «нет», он продолжит задавать мне вопросы, пока не подловит на лжи.
— Да.
Он бормочет ругательства, опускается на корточки и прижимает пальцы ко лбу, словно пытается удержать мысли внутри.
— Думаю, мне нужно время подумать.
— Нет, Калеб! — я качаю головой из стороны в сторону. Он кивает своей вверх и вниз. Мы выглядим как парочка обезумевших китайских болванчиков.
Вот и начинается: меня охватывает паника, и я начинаю хныкать:
— Не бросай меня снова. Я не могу одна заботиться о ней, — я опускаю голову.
— Тебе не придется, Лия.
Я с надеждой смотрю на него.
— Я заберу ее с собой. Она моя дочь, я позабочусь о ней.
О Боже. Что же мне теперь делать?
Калеб встает, заводит двигатель Кэтс, и мы плывем обратно к берегу. Остатки моего здравомыслия улетучиваются.
Пока он привязывает лодку к доку, я выбираюсь на причал и быстро направляюсь к машине, в которой оставила свой телефон. Мне хочется выбраться отсюда. Пальцы не слушаются, пока я вожусь с экраном, тщетно тыча в него. Дозвонившись в службу такси, я сообщаю свое место положения. Меня трясет, несмотря на жару. Боже мой, о чем я думала, рассказывая все ему? Я едва могу дышать, пока наблюдаю, как он идет от доков к машине, где стою я, словно на скамье подсудимых. Даже в нынешней ситуации, мое сердце начинает учащенно биться при виде Калеба. Я так сильно люблю его, что сердце отзывается болью. Он не смотрит на меня. Не знаю, что это может означать, но когда он думает, это всегда плохой знак. Размышления разжигают опасный водоворот эмоций. Однажды эмоции чуть не утопили меня. Не хочу, чтобы это повторилось еще раз.