Рыжее братство. Трилогия
Шрифт:
— Разве он не видит, как она светится? — до глубины души удивился Фаль, приземляясь мне на плечо.
«Выходит, не видит, ни тебя, дружок-сильф, ни света волшебного, от древесины исходящего», — мысленно подытожила я и прикусила губу. Глаза паренька горели надеждой на чудо, а чудо повернулось к нему, мягко говоря, спиной.
— Кано! Феху! — Руна света как символ факела знаний и руна таланта слетели с языка раньше, чем я успела продумать заклинание до конца.
Золотой отблеск лег на лицо Каллия, потом сияние
— Не к сотворению артефактов у тебя талант, а к резьбе по дереву. Учись у отца, и все артефакторы позавидуют твоей славе, — чуток преувеличив, изрекла я. Небольшая гипербола для повышения настроения и придания смысла жизни еще никому не повредила.
Каллий, ясное дело, был разочарован, шмыгнул носом, отвернулся, пнул с досадой пыль во дворе, попал пальцем по камушку и запрыгал на одной ноге, шипя сквозь зубы так темпераментно, будто я ему будущее на театральных подмостках предрекла и лицедействовать велела исключительно по системе Станиславского. Ладно, попереживает, а там, глядишь, и делом займется. Мать-то все слышала, значит, найдет способ пацана к делу приставить. Родители на то и нужны, чтобы увлекающимся деткам мозги на место вправлять, а уж если не вправятся, значит, судьба. Намерение, взращенное под гнетом сопротивления, оборачивается целью. Упрямство — достоинство не только ослов, гении тоже обладают этим качеством в полной мере.
Наблюдавшая короткую жанровую сценку свинка смерила меня задумчивым взглядом, что-то решая, и потрусила за ворота, вновь взяв на себя миссию проводницы.
Беременная хозяйка проводила нас до ворот, насыпав, как гороха из короба, благих пожеланий, и долго стояла, опершись спиной на столб, и забавно махала вслед. Ладони, сложенные лодочкой на животе, совершали ритмичные движения, похожие на движения крылышек сидящей бабочки. Я ей махнула так, как привыкла, и пусть считает это придурью артефских магов.
ГЛАВА 16
В лесу, или О диковинных созданиях, любви и страданиях
Слабеющее, но все еще эффективное заклятие продолжало поддерживать охранный полог на дороге, так что экскурсия по весеннему лесу получалась совершенно безопасной, как в каком-нибудь сафари-парке, куда пускают даже с детишками.
Заняться в пути было особенно нечем, поэтому я вспомнила о вчерашнем намерении провести важный лингвистический эксперимент.
— Гиз, а ты много языков знаешь? — метнула я вопрос на затравку.
— Восемь, еще на пятнадцати могу объясниться, — невозмутимо, будто это было в порядке вещей, признался киллер.
О единственном английском со словарем (русский ненормативный не в счет) мне оставалось лишь стыдливо промолчать в тряпочку. Достав из сумки блокнот с ручкой, я попросила:
— Гиз, хочу кое-что проверить. Напиши, пожалуйста, несколько слов на любом языке. Или даже несколько предложений на разных.
Мужчина подъехал ближе, принял от меня письменные принадлежности. Пусть он ехал не на волшебной лошади, но сидел в седле настолько привычно, что небось мог и кофейку из полной чашечки попить, ни капли не пролив. Когда блокнот вернулся назад, я жадно вгляделась в ровные четкие буковки, такие одинаковые, как если бы их за столом выписывал каллиграф, и покраснела. Одна под другой семь строчек с разными знаками — одни походили на латиницу, вторые на арабские закорючки, третьи на иероглифы, четвертые и вовсе на орнамент из цветов и листьев — имели одинаковый перевод. Старая как мир фраза, та самая, что не теряет своего значения и не становится пошлой и глупой, сколько бы людей ее ни повторяли, заставила сердце забиться часто-часто. Я осторожно закрыла блокнот, пообещав себе обязательно сохранить его, и прошептала:
— Спасибо.
— Получила, что хотела? — небрежно бросил Киз.
— И даже больше, — ответила я. Встретившись взглядом с Гизом, почувствовала, как тепло становится внутри. Да, знание о великой пользе браслета-змейки, способной на перевод любого текста, как устного, так и письменного, было ценным, но содержание послания моего киллера вовсе не имело цены.
Киз фыркнул, кажется, больше по привычке, и отвернулся. Дэлькор тоже фыркнул и, бьюсь об заклад, даже в той же тональности, словно передразнил киллера. Впрочем, почему «словно», моя высокоинтеллектуальная коняшка была вполне способна на такую хулиганскую выходку. Я благодарно потрепала гриву проказника.
На обед остановились не потому, что очень уж захотелось поесть (после оладий с медом синалек чувство сытости еще не успело смениться настоящим голодом), а потому как попалась подходящая полянка у дороги. Широкая, с ручейком, и только спешившись, я заметила, что полянка еще и специально оборудована, как в хорошем кемпинге. Под низкими ветками широколиственного кустарника были сложены поленница дровишек, несколько тонких кусков коры, все добро прикрывал навес из куска того самого странного яркого листа, каким покрыли крышу на перевалочной станции.
— Интересная штука! — Я не преминула пощупать заинтриговавший меня материал. На ощупь лист был прохладным, хоть и согрелся почти моментально под пальцами, а текстурой напоминал кусок гибкой пластмассы.
— Это и есть лист каллии, — поведал Гиз.
— Откуда дровишки? — тут же полюбопытствовала я.
— Смотритель сложил? — повел киллер плечом, не видя необходимости в уточнении автора поленницы.
Киз, вытаскивавший полешки на растопку, вообще ничего не сказал. Они с Фалем занялись куда более важным, чем болтовня, делом — обедом. Конечно, занялся наш киллер-кулинар, а сильф летал вокруг и жадно созерцал, свинка занималась тем же самым, только не крутилась под ногами так откровенно. В священнодействие повара никто не лез и намеком, потому никого и не прогоняли!